Александр Харитановский "Человек с железным оленем" (Повесть о забытом подвиге) - Глава 1. Прямо по Курсу — Камчатка | Часть I. Псков — Камчатка
Содержание материала
Александр Харитановский "Человек с железным оленем"
(Повесть о забытом подвиге)
Часть I. Псков — Камчатка
Глава 1. Прямо по Курсу — Камчатка
ПАССАЖИРЫ парохода "Астрахань", шедшего в последнюю неделю ноября 1927 года из Владивостока на Камчатку, удивлялись шумной компании, поселившейся в крайней кормовой каюте. Оттуда неслись то песни, сменявшиеся громкими спорами, то дробь каблуков. Компания была непьющая. Когда один из любителей спиртного сунулся туда, то на глазах пассажиров из двери вылетели по очереди — "сначала гость, затем его фуражка и, в заключение, жестяная банка японского спирта, которой тот тайком запасся во время стоянки в Хакодате.
Прошли деньки тяжелые, прошли года,
Но не забыть их восковцам уж никогда.
Как на границах СССР белогвардеец и эсер
Узнали удаль красного бойца.
Да эх!..
Через широко распахнутую дверь в каюте можно было увидеть группу молодых военнослужащих, в центре которой, стоя, дирижировал плотный командир, сероглазый, с красивыми правильными чертами лица. Статный, в отлично подогнанной форме, с красными кубиками в петлицах гимнастерки, он, в такт мелодии, рубил рукой воздух и вел хор несильным, но верным баритоном.
Вперед же, восковцы, вперед, вперед!
За наш Октябрь, за наш народ!..
— Предлагается перерыв для принятия пищи, — тоном опытного председателя объявил невысокий подвижный блондин — Кто "за", поднимите... ложки. Единогласно.
Другой, коренастый, широколицый, тряхнув курчавой шевелюрой, вытянул губы дудочкой и пропел бодрый сигнал, который в любых воинских частях означает одно: "Бери ложку, бери бак..."
— Значит, приступим, — пробасил третий, повертываясь медленно, словно по частям, к столу: сначала сунул длинные ноги, потом крутнул стриженную под бобрик лобастую голову и, наконец, не поднимаясь, вместе со стулом, двинул и туловище.
Но приступить удалось не сразу.
— Разрешите, товарищи пассажиры? — В дверях каюты встал пожилой моряк. — Вахтенный помощник капитана, — отрекомендовался он.
— Заходите, пожалуйста, — "председательствующий" гостеприимным жестом указал на свободное кресло.
— Подзакусите с нами.
— Только, уж извините, спиртного не держим, — с грубоватой прямотой заметил сероглазый командир, руководивший хором.
— Вот, я как раз по поводу спиртного, — сухо заметил моряк. — Мне сообщили, что вы злоупотребляете выпивкой...
— Мы!?..
— И мешаете соседям отдыхать. А когда один из них указал вам на это, вы его ударили и вытолкнули из каюты...
— Теперь понятно, откуда ветер дует, — догадался "председатель".
— Так было это? — спросил помощник капитана.
— Было другое, — и военные рассказали об инциденте со спиртоносом.
— Ну, я этому подлецу не позавидую, если вы его решили перевоспитать, — засмеялся моряк, когда все разъяснилось. — А вы откуда, товарищи?
— Мы — восковцы.
— Восковцы? Кто такие?..
— Извините, но вы, видно, не бывали в Ленинграде, — заспешил "председатель".
— Я, действительно, не ленинградец и не бывал там, — спокойно согласился моряк.
— Дело в том, что...
Не горячись, Сима, — снова вступил в разговор сероглазый. — Восковцы — это те, кто служил в тридцать третьем стрелковом полку, названном именем петроградского рабочего-революционера Семена Воскова, — разъяснил он. — Полк, как вы уже, наверное, поняли, находится в Ленинграде. Мы, все четверо, — однополчане. Демобилизовались в звании командиров взводов. Разрешите представиться. Вот этот, — указал говоривший на "председателя", — Серафим Вахомский. Коренной ленинградец и начинающий литератор... Курчавый — Михаил Быстров. Он из Сибири, геолог и плясун. Думает открыть на Камчатке золото. Этот, с ложкой, — уралец, Василий Барболин. Непризнанный пока проектировщик транскамчатской магистрали и любитель вкусно поесть. Наконец, разрешите о себе, — поклонился оратор в сторону своих товарищей, — Глеб Травин из Пскова. Электрик и спортсмен-велосипедист.
— Мечтает о кругосветном путешествии на двух колесах, — буркнул тот, кого назвали непризнанным проектировщиком.
— Короче говоря, — уточнил Вахомский, — в семье было четыре сына: трое умных, а четвертый... велосипедист.
— Едем мы на Камчатку, — не смущаясь, продолжал Глеб. — Думаем, там для нас дело найдется.
Пока шло это полушутливое представление, морщины на лице моряка разглаживались, он словно помолодел от улыбки. Усталые глаза тепло, по-отечески, смотрели на юных мечтателей.
— Ну что ж, товарищи, желаю удачи. Или, выражаясь нашим морским кодом, "иже, твердо, девятка" — счастливого плавания, — сказал он на прощание...
— Может быть, все же поедим, — нетерпеливо спросил Барболин, снова берясь за ложку.
Несмотря на порядочную качку, друзья не страдали отсутствием аппетита: с провизией было покончено в какие-то четверть часа. После обеда трое решили вздремнуть, а Глеб вышел на палубу.
...Океан, океан! Названный сначала Тихим, ты бережно нес на себе каравеллы Фернандо Магеллана, обманув на века полугодовым смирением мореплавателей, усыпив их настороженность. Это ты-то тихий — с твоими ураганами, смерчами, одиннадцатикилометровыми безднами, с копьями вулканов, ты-то, породитель ужаса прибрежных жителей — движущихся водяных гор цунами!
Бескрайние тяжелые волны, усыпанные стружками пены, громыхали по бортам корабля, злобно заглядывали зелеными глазами в иллюминаторы, запрыгивали на палубу... Опершись на поручни, Глеб подставил лицо могучему дыханию штормового ветра.
..."Великий океан. Любопытно, в Пскове тоже "Великая", но река. И улица, на которой жил, "Петропавловская". Почти дома, только теперь к слову "Петропавловск" надо будет добавлять — на Камчатке... Да, Псков, город родимый...".
Палуба то вздымается, заслоняя горизонт, то провали вается. И, как волны, наплывают воспоминания.
...Побитые шины старого ходка тарахтят по булыжной мостовой. Глебу шесть лет. Он первый раз в городе.
Красив Псков. Золотом горят маковки сорока его церквей. Весело и сытно смотрят большими окнами сложенные из красного кирпича дома, над белеными оградами — весенняя кипень садов.
— Это что, тятя? — показывает Глеб на длинные громоздкие здания.
— Солдатские казармы, сынок. Вот тут я и служил.
— Царю служил — костыль нажил, — хмуро замечает мать.
Домой, в деревню Косьево, затерявшуюся в псковских лесах, Леонтий Травин заявился неожиданно — демобилизовался "по-чистой".
На царском смотру ротному не понравилась выправка рядового Травина — носки, видите ли, не развернул. Офицер вырвал у солдата винтовку и ткнул прикладом по его затекшей от долгого стояния ступне.
С плаца Леонтия, с размозженной ногой, отнесли прямо в госпиталь.
"Калека — какой в крестьянстве работник, — решил отставной солдат. — Один выход — в город подаваться".
Так семья Травиных попала в Псков. Отец нанялся дворником и сторожем при квасном складе. В этом "высоком совместительстве" он пребывал и через два года, когда Глеб пошел в школу, а затем в реальное училище.
...В каникулы паренек с утра до ночи на реке, на Великой. Правда, она не столь уж велика, но несет баржи, пароходы-пузатые, голосистые с колесами до бортов. Из-за этих красных, с шумом шлепающих по воде мельниц пароходики кажутся очень сильными.
На реке Глеб открыл много любопытных мест. В дельте Великой, перед ее впадением в Псковское озеро, в тростниковых зарослях водится всякая живность: крякают утки, кричат выпи, порхают маленькие перевозчики, бьются по песчаным отмелям самцы-турухтаны, грозно распустив цветные воротники; прыгают длинноносые кроншнепы, носятся с криком чайки; по мелким илистым заводям важно разгуливают на ногах-ходулях цапли и журавли, высматривая зазевавшихся лягушек. В зарослях хорошо гнездиться: на мелких разливах — мириады жуков, головастиков, лягушек. Дельта — богатейшее место для жировки птицы.
А вверх по Великой, по левому берегу, в каменоломнях, — царство ужей. Можно наблюдать, как они спят, едят, охотятся за мухами и плавают вблизи берега, вытянув вверх голову с открытой пастью. Тут же рядом поселились ежи. Соседство, по правде говоря, для безобидных пресмыкающихся неприятное. Глеб однажды видел, как один еж ухитрился расправиться с целым семейством ужей. Зверек — колючий комочек — выбежал из-под куста. Поводив из стороны в сторону вытянутой мордочкой, он вдруг свернулся в серый шар и, фыркая, начал кататься по каким-то черным пятнам на песке. "Пятна" неожиданно зашевелились — это были спящие ужи. А ежик катался и катался, прокалывая своими твердыми колючками нежное тело без защитных пресмыкающихся. Израненные, обессиленные, они замирали, становясь добычей маленького хищника. Вот оно какое соседство... Хрустнул кустик — Глеб переступил затекшей ногой — ежик мгновенно сжался, снова превратившись в тугой колючий клубок...
— Что за бродяга растет! — сетовала мать, выкидывая из комнаты то птенцов, то щенят, то ужей, то тритонов в банке. Все, что хочешь, можно было найти в углу за печкой, облюбованном Глебом для своих важных дел. Сегодня вы кинет, а завтра там снова плавают в тазу щурята, лежит груда ракушек, бьется под склянкой необыкновенно большая стрекоза.
На реке Глеб часто встречал учителя географии Якова Никандровича то с удочкой, то с ружьем, а то с книгой. И хотя мальчик за время своих странствований изучил оба берега Великой так же хорошо, как двор квасного склада, где помогал отцу наводить чистоту, всякий поход с учителем открывал ему что-то новое, замечательное...
Однажды Яков Никандрович пригласил его к себе.
В комнате у учителя оказался настоящий музей. С огромного книжного шкафа смотрели, как живые, чучела птиц; в специальном застекленном стеллаже, на белой вате, уложены самых разнообразных цветов, форм и размеров птичьи яйца. В другом месте — коллекция насекомых. В аккуратно переплетенных альбомах — гербарий.
У Глеба глаза разбежались: как Яков Никандрович во всем этом разбирается?
— Мил человек, да ведь есть специальные определители. Вот, гляди, "Атлас птиц России". — Учитель раскрыл перед мальчуганом большую книгу. Глеб увидел искусно нарисованных, хорошо знакомых журавля и уток, ласточку и любителя холодов — красногрудого снегиря, желтобрюхую иволгу, прозванную за мяукающее пенье лесной кошкой... Такие же определители были и по растениям, и по насекомым.
Интересно, оказывается, у всей этой живой "мелочи" имеются точные названия.
Так началась дружба между учителем географии и сыном дворника, продолжавшаяся все годы учения Глеба.
Яков Никандрович научил его искусно фотографировать, метко стрелять, разбираться в повадках птиц и рыб, в породах деревьев, в травах — что на пользу, что во вред. Дал первые уроки терпеливой наблюдательности, выдержки. Плыли ли они на лодке, брели ли по лесу или сидели на берегу у костра учитель всегда находил повод рассказать юноше о чудесах природы. Беседы дополнились книгами, которые Глеб брал из библиотеки Якова Никандровича и глотал одну за другой.
— Яков Никандрович, а почему в книгах о путешествиях чаше пишут про заграницу? — спросил как-то Глеб, крутя роскошный том в золоченом кожаном переплете. — Вот тоже какой-то охотник Городецкий из Киева, "В джунглях Африки".
"В течение последних двадцати лет я совершил пять экскурсий в разные районы Сибири, Средней Азии, но ни одна не удовлетворила меня, — читал, пожимая плечами, Глеб. — Ни один из пяти материков земного шара не может дать уму натуралиста такой богатой пищи, как тропическая часть Африки...".
— В нашей стране неисследованных мест не меньше, чем в Африке, — возразил Яков Никандрович. — Ты только глянь, — подвел он юношу к карте России. — В одну Архангельскую губернию вся Западная Европа войдет. Но Архангельск — это, так сказать, парадные двери Арктики. А что там за дверьми — толком до сего дня не знаем.
В этот вечер Глеб взял у Якова Никандровича сочинение академика Степана Крашенинникова, современника великого Ломоносова. Книга называлась "Описание земли Камчатки". Это было первое знакомство псковского паренька с Камчаткой, с Севером. Назавтра он уже декламировал вычитанную там легенду об острове Алаиде.
…"Сей остров от матерой земли верст на пятьдесят расстоянием"
...— "Сей остров от матерой земли верст на пятьдесят расстоянием, фигуру имеет круглую и состоит из одной превысокой горы... На самого ее верху примечается в ясную погоду курение дыму... Рассказывают курильцы, живущие около великого Курильского озера, будто помянутая гора стояла прежде сего посреди объявленного озера; и понеже она вышиною своею у всех прочих гор свет отнимала, то оные непрестанно на Алаид негодовали и с ней ссорились, так что Алаид принуждена была от неспокойства удалиться и стать в уединение на море; однако в память своего на озере пребывания оставила она свое Сердце камень..., который стоит посреди Курильского озера, и имеет коническую фигуру".
* * *
...Кончалась последняя гряда Курильских островов, слева по борту остался легендарный пик — Алаид. Шли к Первому проливу — воротам восточной Камчатки. Охотское море дымилось холодом: врезавшись кривым клинком в океан, Курилы отсекли от него теплые струи Куросио.
На десятый день после выхода из Владивостока замаячили камчатские сопки. Их ледовые вершины багряно сияли в лучах раннего солнца, охраняя подступы к тишайшей Авачинской бухте, на берегах которой Петропавловск.
