Пасенюк Л. М. Часы Джеймса Кука
В конце лета 1964 года, в очень хорошую камчатскую пору, я шел пешком из Эссо в Козыревск дорогой не короткой, но и не длинной, километров до ста... Было солнечно, пестро от иван-чая, вязко пахло разогретой лиственничной смолой. В рюкзаке спальный мешок, фотоаппарат, роман Джеймса Олдриджа "Охотник" да кое-что из харчишек — словом, легкая ноша! И легко было на душе, широко и свободно размышлялось. Лишь изредка, приметив малинник, я отвлекался, чтобы полакомиться ягодой. Был, конечно, риск и с мишкой столкнуться, но бог миловал... да и редко когда косолапый отваживался среди дня выйти к дороге, даже имея слабость к малине.
Помнится, что думал я о многом литературном, образы роились, возникали сцены, звучали диалоги из будущих рассказов, но чаще всего возвращался я к затянувшемуся мысленному спору с Сергеем Антоновым. Известный рассказчик выступил в то время в печати с рядом так называемых "Писем о рассказе", претендовавших на некую теоретическую непогрешимость (вот так можно писать, а вот так — нет!). В одном из этих "Писем" досталось и моему рассказу "Глаз тайфуна", опубликованному в журнале "Огонек". Антонов отвел его разбору довольно-таки много страниц, но мало в чем меня убедил. Потому что рассматривал рассказ совершенно не с той точки зрения, с какой следовало бы. (Впрочем, это особая тема.) Километр за километром, в такт спорому шагу, продолжался у меня с Антоновым безмолвный поединок, и в голову приходили веские доказательства моей правоты, колючие реплики возражений — так что я иногда останавливался и записывал все это впрок в походный блокнотик.
Вот тогда-то (еще пятнадцать лет назад!) и мелькнула у меня идея собраться с духом и написать когда-нибудь книгу, по тогдашним моим представлениям, странную, в которой нашли бы место и подобные "несогласия" с мнением признанных авторитетов, и описания моих путешествий, увлекательных еще и потому, что в них так крылато и раскованно думается, сочиняется, что такой захлестнутый дурманным иван-чаем мир вокруг и такие люди, каждый на особинку. Многие из них оставили в душе след, чем-то задели, поразили биографией или поступком. И экскурсы в историю, где можно разворошить вдруг захватывающие подробности и судьбы... И чтобы ни грана вымысла в этой книге — только документ, только факт, только пережитое и перечувствованное, пропущенное, словом, через себя, "поверх барьеров" собственной жизни, окрашенное своим личностным, только тебе и присущим.
И тут я понял, что для моей "странной" книги уже и название давно припасено, оно лишь ждало своего часа, этого вот вроде бы совсем неожиданного замысла-озарения. Да, конечно, книга будет называться именно так: "ЧАСЫ ДЖЕЙМСА КУКА".
Отодвинем на время все привходящие мотивы и стряхнем пыль забвения с одного исторического, до конца не разгаданного эпизода. Речь пойдет о часах Джеймса Кука.
Впервые я узнал о них из "Исторического очерка главнейших событий на Камчатке", принадлежащего перу А. Сгибнева. Нам известно, что весной 1779 года в Петропавловскую гавань зашли два корабля третьей кругосветной экспедиции Джеймса Кука "Резолюшн" и "Дискавери". Самого Кука уже не было в живых: незадолго перед тем он был убит туземцами Сандвичевых (Гавайских) островов. Его замещал совсем больной Чарльз Клерк. Корабли завернули сюда в надежде пополнить трюмы свежими продуктами, прежде всего мясом и мукой. Впрочем, англичане имели рекомендательное письмо от морехода Герасима Измайлова, с которым повстречались еще при жизни Кука на острове Уналашка (Алеутская гряда). В частности, Измайлов сообщал в Большерецкую канцелярию, что на всякий случай предупредил чужеземцев "с острову Лондону" о соблюдении мер предосторожности при входе в Петропавловскую гавань: "...я им представлял, чтоб по прибытии в гавань отправили ялбот с поручением им сим репортом, а потом и кораблем. А естли кораблем пойдут без всякого знания, то будут по ним стрелять ис пушек".
"Ис пушек" не стреляли, но неожиданных гостей приняли все же с опаской. И лишь удостоверившись в мирных целях экспедиции, показали всю широту русского радушия и гостеприимства. Англичане встретились и общались с начальником Камчатки премьер-майором Магнусом Бемом и его преемником капитаном Василием Шмалевым. (Бем как раз в эти дни собирался покинуть Камчатку, но ввиду особого этого случая и могущих возникнуть осложнений — дело-то межгосударственное! — решил повременить.)
Корабли простояли полтора месяца (до 12 июня), затем ушли в разведку в Берингов пролив, пока не уткнулись во льды, и вынуждены были лечь на обратный курс. Тем более что экспедиции был обещан скот, который предстояло пригнать в Петропавловскую гавань из Нижнекамчатска. Не близкий край, гнали долго... Среди этого скота (как подчеркнуто еще Бемом) были две дойные коровы — "по слабости здоровья главнокомандующего, для пропитания молоком". Однако капитану Клерку не суждено было отведать и камчатского молока — на подходе кораблей к гавани он умер. (По его завещанию он был похоронен на берегу Авачинской бухты; хотя, если быть совсем точным, он указывал на деревню Паратунку, — но воспротивился местный священник, во всем милый и обязательный человек, которому чужеземцы так и не смогли внушить, что "Лютер и Кальвин были достойными особами".)
Премьер-майор Бем к тому времени уехал, и англичане теперь имели дело с капитаном Шмалевым. Впоследствии он доносил губернатору в Иркутск: "Оные гости нами, с Бемом, с надлежащим по званию их почтением, с оказыванием благопристойности, приняты и на собственном нашем кочте содержаны и по здешнему месту, сколько возможно, были довольствованы, т. е. чаем и сахаром снабжены из нашего котча безнедостаточно, в чем они весьма довольными отзывались". Что подтверждается в дневнике участника экспедиции помощника хирурга Д. Самвелла: "Мы получили здесь немало припасов. Нам дали 20 голов скота и 230 пудов муки, с это майор Бем цен не назначил и не допустил, чтобы капитан Клерк вручил ему обязательство, по которому выплата должна была производиться правительством..."
То есть с англичан не взяли ни гроша, при том что скот и мука на Камчатке стоили баснословно дорого и позарез нужны были самим камчадалам. Для англичан не жалели ни табака, ни чая, ни сахара. Хотя, опять-таки, все продукты шли здесь и вовсе на вес золота.
А. Сгибнев пишет: "За содействие экспедиции Бем, впоследствии, получил от английского правительства большую серебряную вазу, а Шмалев столовые часы, принадлежащие Куку". О которых, по-видимому, здесь и речи не возникло бы, не дай Сгибнев сноску, что подробности о них можно найти в статье господина Громова, опубликованной в 1853 году в газете "Северная пчела".
В свой час я разыскал эту статью. Написана она протоиереем Прокопием Громовым — человеком в Сибири и на Камчатке когда-то известным. Как видим, не чуждался он и сотрудничества в мирских изданиях. В статье сказано, что интересующие нас часы принадлежали не собственно Куку, а "морской экспедиции знаменитого Кука" и были подарены капитану Шмалеву во время второго посещения англичанами Петропавловской гавани "на память и в признательность за гостеприимство". После смерти Шмалева в 1799 году они перешли к камчатскому старожилу протоиерею Никифорову.
Когда Громов, в 1835 году переведенный из Иркутска на Камчатку, навестил его, тот уже был глубоким старцем. Любознательному гостю бросились в глаза большие часы, "прикрепленные к стене на безыскусственном из лиственничного дерева пьедестале". Их покрывал такой слой копоти, что трудно было разобрать, из чего они сделаны. Часы не ходили, и, вероятно, давным-давно. Однако узнав, что это за часы, какова их историческая значимость, Громов тотчас пожелал их купить. Старец воспротивился, тоже понимая, что не в деньгах выражается цена этого часового механизма.
"Нет, — сказал он, — пусть стоят над моей койкою, пока я жив, хотя и не ходят. По смерти моей старайтесь получить их от наследника".
Громов действительно старался и, едва старец умер, за 300 рублей выкупил-таки часы у его племянника.
Вот тут-то и начинается еще одна их одиссея. Из Нижнекамчатска морем они были доставлены в Петропавловск. В те годы здесь проживало порядочно иностранцев, как причастных торговле, так и мастеровых, искавших легкой поживы. Они содрали с Громова немалую денежку за очистку с часов более чем полувековой грязи, "чтобы тем отличить бронзовые украшения от деревянных". Часы пошли!
И какие это были часы! Завод ключом на восемь суток. "Бой часов с репетициею". Футляр в виде тупоконечной башни, из красного дерева, на четырех бронзовых позолоченных лапах. Вдоль по углам бронзовые украшения, сверху в виде человеческой головы, книзу оканчивающиеся гирляндой. Да еще наверху футляра по углам пять башенок из красного дерева, отделанные бронзой. Сквозь квадратную прорезь в циферблате "выказывается число месяца". Два кружка с указанием стрелками на слова: "Музыкальный перезвон. Нет перезвона. Бой. Нет боя". (Разумеется, по-английски.) Выше кружков полукруг, "по дуге которого особая стрелочка показывает дни луны, а под дугою изображена среди звезд и сама луна, изменяющаяся согласно счислению дней". Наконец еще полукруг, на котором "исчислены" музыкальные пьесы: марши, менуэты, колокольный звон, всего шесть пьес... Которая больше полюбится, можно повернуть нужную стрелку — и через каждые три часа пьеса будет повторяться. А хочешь, чтобы музыка играла все время, тронь "за снурок" с правой стороны футляра. ("Снурок с левой стороны служит для опроса: который час?")
Вот такие часы — изделие фирмы Эрдели Нортона1, что в Лондоне!
Но хотя часы и пошли, в музыкальном отделе не все оказалось в порядке, и навести этот порядок в пределах Камчатки было некому. Выручил коллекционера американский купец Сноу, который в 1843 году отвез часы Кука на Сандвичевы острова и возвратил два года спустя со счетом от мастера Бордмана из Гонолулу. В счетике значилось: восемь пиастров собственно за починку да за то, что в починке часы были пятнадцать дней, особая поденная оплата, — всего 68 пиастров. ("При этом Сноу уверял, что часы, в техническом и особенно историческом отношении, обратили на себя внимание англичан, находившихся на Сандвичевых островах".)
Лишь в 1846 году оставил Громов Камчатку.
"В течение 35-ти дней переезда до Охотска носились они с хозяином на… судне “Иртыше”по морю, при свирепом осеннем разгуле ветров, — пишет он. — От Охотска до Якутска 30 дней везены были зимним путем, 200 верст на собаках, 500 верст на оленях и 300 верст на лошадях".
На каком-то перегоне часы отстали от Громова и еще спустя полгода-год путешествовали с неким купцом "2500 верст по Лене и 250 верст на колесах лошадьми".
Громов опубликовал свою статью семь лет спустя после описанных событий, — часы продолжали исправно идти у него дома в Иркутске. Остается добавить, что были они довольно громоздки: более полуметра в вышину и четверть метра в ширину. Обычные столовые настенные часы, если не считать украшений и хитроумного внутреннего устройства...
Что меня особенно привлекает в исторических свидетельствах и изысканиях — так это несоответствия! Когда не сведешь концы с концами. Не хватает фактика, подробности, того самого вскользь сказанного кем-то там в старину слова, которое и прояснило бы суть. Значит, есть поле для раздумий, домыслов, наконец, для дополнительного поиска. И в этом особая прелесть.
Не обошлось без несоответствий и в нашей истории.
Сгибнев, например, утверждает, что часы, принадлежавшие Куку, подарены капитану Шмалеву английским правительством, так же как и серебряная ваза — премьер-майору Бему. Но ведь вот у Громова сказано, что столовые часы эти были подарены Шмалеву во время второй стоянки английских кораблей еще в Петропавловской гавани! И этому больше веришь — стало бы английское правительство пересылать в Россию в качестве подарка столь неудобный предмет, можно было подобрать что-либо и поизящней, поустойчивей к ударам, наподобие той же серебряной вазы.
Кстати, Я. М. Свет, знаток истории мореплавании и, в частности, жизнедеятельности Кука, в превосходных комментариях к "Третьему плаванию капитана Джеймса Кука" ссылается только на эту вазу: "Британское адмиралтейство в 1781 г. подарило М. Бему серебряную вазу с благодарственной надписью на латинском языке..."2. Да и то вазу ему Потемкин якобы не отдал, сказав, что она отныне собственность русской нации и место ей в музее. О столовых же часах Кука в комментариях ни слова!
Значит, часы Шмалеву подарены все-таки на Камчатке. Если, конечно, вообще подарены. Бем, например, решительно отказывался брать что-либо у англичан (в 1799 году отказался даже от предложенной ему английским правительством пенсии, хотя жил у себя в Прибалтике в бедности). Взял лишь у Клерка этнографические коллекции, собранные на океанических островах, которые вез за свой счет до самого Петербурга, где и сдал в целости и сохранности для передачи императрице. Вот уже два столетия они являются украшением экспозиций сначала Кунсткамеры Академии наук России, а затем Музея антропологии и этнографии им. Петра Первого. И попросил (не безвозмездно) пороха и свинца, в чем охотники-камчадалы испытывали нужду. Другое дело — подарки личного характера, так сказать, вещицы на память. Какие же это были "вещицы"? Быть может, в их числе обнаружатся и столовые часы?
Так вот, сообщает Самвелл, еще в первое посещение гавани капитан Клерк передал для сына Бема СЕРЕБРЯНЫЕ часы (надо полагать, карманные).
Несколькими неделями позже "в награду за службу" капитан Клерк вручил ЧАСЫ слуге Бема Иоганну Порту (Поту), который в эти дни неутомимо выполнял обязанности переводчика ("и много разных вещей ему дали офицеры"). Опять часы, но какие именно? Не исключено, что и столовые. Быть может, те самые, о которых речь...
Что же касается капитана Василия Шмалева, то новый руководитель экспедиции капитан Гор подарил впоследствии кое-что и ему, а именно: ЗОЛОТЫЕ ЧАСЫ, винтовку, набор ножей в футляре и "некоторое количество рома".
Значит, ЗОЛОТЫЕ ЧАСЫ, а не СТОЛОВЫЕ?.. Что, прямо скажем, более соответствует и положению Шмалева в качестве начальника Камчатки, и его заслугам перед чужеземной экспедицией. О столовых же часах, подробно здесь описанных, в дневниках англичан тоже ни слова.
И все-таки можно предположить, что англичане просто не придали значения этому подарку, а потому и не упоминали о нем. Если только это не те самые часы, которые были вручены Порту. Порт же, сопровождая Бема в качестве слуги, был просто не в состоянии взять их с собой и оставил либо продал Шмалеву. А уж слава пошла такая, что чудные часы в доме Шмалева подарены англичанами именно ему.
Предположение достаточно убедительное, но и оно кое в чем не согласуется с дальнейшим развитием событий. Дело в том, что Шмалев не очень ладил со служителями культа на полуострове. Так, когда в 1791 году священник Верещагин вознамерился пуститься в очередной вояж на Курильские острова "для проповеди слова Божьего", Шмалев, тогда начальник гавани, не пустил его, а в Охотск управляющему краем донес: "Это большое отягощение камчадалам, а потому самому Богу, яко милосердному человеколюбцу, приятно быть не может, таким образом доставление проповеди слова Божьего. Все духовные лица отправляются на острова только для своих выгод". Когда же камчатский протоиерей Никифоров попытался урезонить Шмалева, начальник гавани в пылу ссоры вырвал у него клок бороды.
Но постойте, постойте! Ведь это же тот самый "старец" Никифоров, у которого лет сорок спустя пытался купить "часы Кука" Прокопий Громов! Тогда каким же образом, будучи собственностью Шмалева, они очутились у священника? Вряд ли их преподнес ему сам Шмалев — после таких "милых" отношений!
Опять несоответствие. Да были ли эти злополучные часы вообще у Шмалева, хотя, по словам Громова, молва утверждает, что капитан якобы отблагодарил англичан за них семьюстами шкурок?! Возможно, и отблагодарил, только за другие часы — за ЗОЛОТЫЕ. И за винтовку — нарезное оружие в те времена весьма ценилось. Было, как говорится, за что!
И все же мы располагаем фактом: в 1835 году на Камчатке фигурировали столовые часы виртуозной английской работы — и появились они здесь не иначе как после визита кораблей "Резолюшн" и "Дискавери". В любом случае это часы Джеймса Кука, даже если не принадлежали ему лично, будучи атрибутом корабельной обстановки. Они вполне могли отбивать время и услаждать менуэтами слух великого мореплавателя, вися у него в каюте.
Однажды попалась мне публикация журналиста Л. Шинкарева о некоем неугомонном коллекционере Курдюмове из города Ангарска — он собирал старинные часы, ремонтировал их, восстанавливал... Много у него было удивительных часовых механизмов, датированных иногда и XVII веком. Но о часах Джеймса Кука коллекционер услышал из моего письма к нему впервые, хотя от Ангарска до Иркутска, где они когда-то обретались, рукой подать. Так сколько же, впрочем, воды утекло, какой пожар полыхал в Иркутске в 1879 году, какие бедствия всю страну позже потрясли! Не один раритет погиб в огне и пламени, не такое добро пошло прахом.
А ведь подобные часы — бесценная реликвия для какого угодно музея. Сейчас в Музее Арктики и Антарктики экспонируются часы-хронометр Амундсена. Великий путешественник подарил их жителю Чаунской губы Малькову за помощь во время зимовки корабля "Мод" в 1919–1920 годах у острова Айон. Спустя пятнадцать лет их увидел у Малькова и приобрел для Арктического института исследовавший берега губы известный геолог С. В. Обручев (сын автора "Земли Санникова" академика В. А. Обручева). Когда готовилось плавание "Мод", эти часы-хронометр были переданы Амундсену вместе с другими инструментами для магнитных наблюдений Институтом Карнеги (Вашингтон).
Позже из Института Карнеги пришло письмо, заканчивающееся словами: "Нам очень приятно узнать, что один из хронометров после стольких превратностей наконец нашел место отдыха в выдающейся коллекции арктических реликвий, выставленных в Арктическом институте в Ленинграде".
Жаль, что такого надежного и достойного места не нашли, по-видимому, столовые часы Джеймса Кука.
Должен признать, что для меня не так уж предельно важно, сохранились эти часы где-нибудь или нет. Сохранился рассказ о них — и то хорошо (а здесь он подкреплен дополнительными подробностями). Для меня же эти часы важны скорее как символ героико-романтической настроенности будущей книги, как разновидность временного отсчета, как образное обозначение определенного ритма и способа жизни... ритма и способа жизни, присущего творцам нового, первооткрывателям и первопроходцам, чья жизнь в палатках, в каютах кораблей... Верю, что в каждой такой палатке, каюте или кубрике незримо они тикают — часы Джеймса Кука, или Амундсена, или Гагарина, отсчитывая свой особый, характерно окрашенный, остро-нетерпеливый, взыскующий ход Времени.
1 Эрдели Нортон — весьма известный по тем временам часовой мастер. И мне подумалось, что часы его работы, подобные вышеописанным, могут экспонироваться в каком-нибудь из наших музеев. Скорее всего в Москве в Политехническом. Решил проверить. Но коллекция часов в этом музее, против ожидания, оказалась немногочисленной, и Нортон представлен в ней единственными карманными часами. Тоже достаточно сложными для конца XVIII века, с устройством для повторения боя по запросу и т. д. <<
2 Надпись эта, с присущей веку, да и отчасти самой латыни, велеречивостью звучит в переводе приблизительно так: "Выдающемуся мужу де Бему, который под верховным руководством августейшей Екатерины II... возглавил суровые берега Камчатки, оказав британским кораблям и морякам гостеприимство... (чем) спас от несчастий попавших в беду во время путешествий... морское британское руководство с благосклонностью и в знак памяти, с величайшей дружественностью и душевной благодарностью твоему Отечеству и твоему имени... дарит и посвящает. 1781". <<
Публикуется по сборнику "Норд-ост" (Петропавловск-Камчатский, 1980).