В. М. Песков. Судьба каюра (из цикла "Любовь — Камчатка")
Люди, первые ступившие на не ведомые до них земли, навеки остаются в памяти поколений, поскольку первый след в малодоступных краях всегда труден, всегда требует неукротимой
энергии, любознательности, мужества.
Первый след на Камчатке оставил сибирский казак Владимир Атласов "со товарищи". Его отчеты ("скаски") о "неведомой землице" — голос из времени Великих географических открытий.
За первопроходцами шли исследователи. Их имена тоже никогда не будут забыты. Камчатку внимательно оглядел, описал, шагом исследователя обошел Степан Крашенинников. Во вторую камчатскую экспедицию, подготовленную Петром I, он отправился двадцатидвухлетним студентом-практикантом, а вернувшись, почти сразу стал академиком. Его книга "Описание земли Камчатки" до сих пор остается непревзойденным, всесторонним исследованием знаменитого полуострова.
Рядом с Крашенинниковым можно поставить русского моряка Лаврентия Загоскина. Пешком, на собаках и в лодке по рекам первым из "белых людей" он увидел и описал Аляску, столь же далеко, как и Камчатка, удаленную от обжитых земель. Его прекрасная книга о пионерском странствии в малодоступных местах вошла в историю под красноречивым названием "Пешеходная опись Аляски".
Но те, кто вослед первопроходцам обживал открытые земли, тоже были людьми незаурядными, их лидеров тоже помнят. Этим, кроме любознательности, мужества и находчивости, нужна была и жилка хозяйственная.
На Камчатку в молодости, после учения, многие сейчас отправляются, но большинство, отведав экзотики, через два-три года возвращаются в обжитые палестины. Остаются те, кому в радость обживать и продолжать исследования пока еще сохраняющих прежнюю "дикость" пространств, где Природа еще не растоптана человеком, где то, что описано Джеком Лондоном, продолжает существовать, где мужество, находчивость и выносливость по-прежнему ценятся.
Бывая на Камчатке, я приглядывался к таким людям, и всегда в фокусе внимания оказывался ставший мне другом Анатолий Георгиевич Коваленков, живущий на Камчатке уже более сорока лет. "Многие думают: я родился где-нибудь на боку у вулкана. А я ведь родом из жарких, лежащих возле пустыни мест — с берегов исчезающего Арала".
"Муйнак — место, где Амударья впадала в Аральское море. Я там родился, когда озеро-море еще не усохло. Тропическая жара, сушь, тростниковые заросли с комарами". Отец Анатолия Коваленкова боролся тут с саранчой и с малых лет брал сына с собой в экспедиции. Часто летали на маленьком самолете. "Взрослея, я твердо решил: буду летчиком или охотоведом". Эти планы привели Анатолия в иркутский пушно-меховой техникум. "А когда предложили выбрать место работы, я твердо сказал: Камчатка". И уже на Камчатке воспитанник комаров, Джека Лондона и отца-энтомолога выбрал самое трудное место — тундровый север, где без колебаний согласился быть каюром — погонщиком собак в разъездах по сбору пушнины у местных охотников.
У Арала в экспедиции была свора зверовых собак. Анатолий охотился с ними на кабанов. Оказавшись в Корякии, он без труда подобрал хорошую упряжку не только по шагу, но даже по масти. "Через год я имел одну из лучших на всем камчатском севере упряжку ездовых собак. А еще через год уже не боялся ехать в любую сторону и в любую погоду".
Жизнь охотников в этих местах трудна. Добывают лисиц, зайцев, горностаев, изредка росомах. Молодой каюр на двенадцати рыжих собаках проезжал по тундровому бездорожью сотни километров, регулярно появляясь у жилищ охотников. Нарты его всегда были с грузом. В один конец — мешки с пушниной, в другой — все, что было насущно нужным для семьи охотника в забытых богом местах. Добытчику меха — патроны, капканы, курево, хозяйке в яранге — соль, крупу, чай, сахар, детишкам — сладости. Через два года Толик-пушник стал самым известным человеком в камчатской тундре, его ждали, на него надеялись. Лай "собачек" его узнавали издалека. Самое почетное место в яранге — ему.
На верных своих собаках каюр выбирался из положений немыслимо трудных — "пурговал", забравшись в кукуль (спальный мешок), и его заносило снегом вместе с собаками. Но кончалась пурга, и упряжка неслась в нужное место тундры, полагаясь на каюра и на собачье свое чутье. Умный каюр собак бережет: чуть на горку — соскочит с нарт и бежит рядом, помогая собакам, а под гору валится в нарты. "Да, все было, как описано у Джека Лондона, только мои собачки, думаю, порезвей были. Любил ездить один, особенно в лунные ночи. Когда собаки сыты и в меру нагружены — работа им в радость. И у тебя сердце поет. Иногда остановишься посмотреть на разливы по небу северного сиянья. И собаки, навострив уши, тоже с интересом смотрят на дрожание цветовых занавесей".
"Кого только я не возил в тундре! Начальников разного чина, женихов и невест — “расписываться” в поселке, где был сельсовет, детишек в школу, докторов к заболевшим и заболевших в больницы. Со святой благодарностью вспоминаю собак — ни разу не подвели. Я их жалел, и они меня чутко слушались, временами казалось: понимают, как люди".
На просьбу рассказать о каком-нибудь случае Анатолий Георгиевич задумчиво стучит по столу пальцами: "Были случаи. Есть что вспомнить..."
Однажды собрался Толя-пушник поехать к невесте на побережье, где будущая жена Алевтина Семеновна работала технологом на рыбзаводе.
"Расстоянье — полторы сотни верст — было привычным. Собаки этот путь хорошо знали. Кладу гостинцы в нарты. И вдруг срочное порученье: везти хирурга к потерпевшему аварию самолету. Какой разговор! Через пятнадцать минут с врачом Стасом Кравцовым мы уже мчались в нужное место. Декабрьский день в тундре короче заячьего хвоста. Собаки не бегут, а летят. Я не спускаю глаз с вожака. А он в каком-то месте вдруг сбавил бег, оглянулся. В чем дело? Повернул я голову, а Стаса, сидевшего сзади на нартах, нет — на одном из раскатов, видно, не удержался. А место дьявольски опасное для каюров, многие в пургу нашли тут смерть. Но нам со Стасом — спасибо верному вожаку упряжки — повезло. Еще минуты две-три, и мы разошлись бы с врачом навсегда: сумерки, и снег ветром тут так утрамбован — никакого следа на нем... А потерпевшие катастрофу ждут. Я решил путь сократить — проскочить по льду на лимане. Была опасность залететь в воду, но я был уверен: край льда вожак почует заранее...
Поздно вечером примчались мы в поселенье, куда уже переправили пострадавших. Жуткая картина: посреди зала — новогодняя елка, а под ней — стоны лежащих на шкурах людей.
Стас немедленно взялся за дело. А под утро, когда сел рядом передохнуть, сказал: “Вовремя мы приехали. Задержись часа на три, вон те двое под самой елкой уже не дышали бы”.
Утром я поехал к месту аварии. Самолет при плохой видимости врезался в сопку. Два пассажира погибли сразу. Теперь их и еще почту мне надо было перевезти в поселок. Освободив тройку собак от упряжки, крепко взял в руки ремни, и собаки потянули меня на сопку... Печальную увидел картину: исковерканный самолет, а в нем — покрытые инеем погибшие. Поодиночке завернул их в брезент. Грустно гляжу на собак. А они поняли мое состоянье — дружно завыли..."
И был еще случай, когда сам каюр и его спутник, старый коряк, тоже каюр Аммыгаль Уваров, во время долгой пурги уже приготовились вместе с собаками "уйти к верхним людям", были на краю гибели.
"И опять — декабрь (поганое в тундре время!). Решили мы с Аммыгалем объехать дальние стойбища у Охотского моря. Где-то на полпути нас накрыла затяжная пурга. Видимости никакой. Нарты вязнут в снегу. Укрепив на ногах “лапки” (ременные снегоступы), тропим дорогу собакам. Но в день, выбиваясь из сил, проходим всего лишь четыре-пять километров. Решили остановиться. На ночь растягивали крохотную палатку, а собаки сбивались в плотную кучу. День пургуем, два... Потом решили двигаться дальше. Продукты и корм собакам кончились. Псы стали злыми. Дням потеряли мы счет. И настал час, когда собакам дали последнюю юколу и сами по куску съели, макая рыбу в растопленный тюлений жир. Я понимал: наступает еще не испытанная мною беда. Что будем есть завтра, что дадим собакам? Утром я вопросительно посмотрел на опытного Аммыгаля. А он сказал одно только слово: “Ит-оу”. Ответ заставил вздрогнуть. Но что было делать, законы Севера неумолимы. С тяжелым чувством вынул я карабин из палатки. Я уже знал, что придется расстаться с ослабшим Чеготом. Поразительно, но собаки будто читали тяжелые мои мысли — все вдруг сразу обернулись к Чеготу и стали яростно на него лаять... Два выстрела было в тот день... И это спасло и нас, и упряжку. Когда добрались до поселка, обнаружилось: пурговали мы четырнадцать дней..."
Василий Михайлович Песков.
Публикуется по газете "Комсомольская правда"
(№ 31-т/9. — 2007. — 1–8 марта)
с личного согласия В. М. Пескова.