Килпалин Кирилл Васильевич (биография)
Килпалин Кирилл Васильевич (1930–1991). Живописец, график.
Самобытный корякский художник и писатель. Родился 5 октября 1930 года в селе Хаилино Олюторского района Корякского автономного округа в семье оленеводов.
Два года учился во Владивостокском художественном училище.
Всю жизнь был охотником, рыбаком и с детства рисовал. Его интересовало все — природа, человек, история и традиции корякского народа, его сказки и легенды. Его рисунки и акварели стали известны в 1957 году, когда он впервые участвовал в городской художественной выставке.
В 1989 году был удостоен почетного звания "Заслуженный работник культуры РСФСР".
В 1990 году был принят в Союз художников СССР.
Произведения художника находятся в Камчатском областном краеведческом музее, Корякском окружном краеведческом музее, Музее современного художественного творчества народов России (город Суздаль), в частных собраниях России.
Публикуется по брошюре "Художники Камчатки"
(Петропавловск-Камчатский, 2002).
Портрет К. В. Килпалина добавлен авторами сайта.
В. Т. Кравченко. Увенчанный и... не замеченный Камчаткой
Когда угасают снега, обнажая следы прошлого лета, а нежная зелень с ненасытностью пьет ожившие соки земли, когда влажный ветер, струящийся с гор, все сильнее наполняется влагой и светом, приходит Время Весны… Шестьдесят один раз коряк Кирилл Килпалин наслаждался вешним шквалом красок, которые с каждым новым приходом казались ему все желаннее и ярче.
И подоспел год 1992-й. Вновь сильное солнце приблизилось к Северу… Спешно стал таять снег у бревенчатых стен старенькой избенки, вокруг обернутых в морщинистую кожу тополей. Энергия Весны взорвала лед на речке, рассыпала до самых дальних гор сияние искрящихся красок… Но не открылась дверь. Никто не отозвался на зов взволнованного мира.
И — не отзовется…
Еще в начале декабря, когда зима заледенила землю, на недалекой сопке, близ села Хаилино, метнулся в небо огненный язык. Гудело и плясало пламя. Застыли люди, обжигаясь жаром. А легкий дым струился ввысь и — таял на глазах… Так дух великого художника, которого сегодня чтит Камчатка, унесся вдаль. Там, по поверию коряков, чиста и справедлива жизнь. Там — совершенная гармония, к которой так стремился… Ушел Художник к Верхним людям…
Сожжение Килпалина — дань древнему обычаю, который в самые недавние годы жил скрытно, таясь в глухих местах Камчатки. Теперь традиции никто не судит. И даже в окрестностях самой Паланы (столицы округа) нет-нет, да и покажется печальный дым (так в сентябре 1997-го ушел туда же, к Верхним людям, одаренный и молодой еще танцор земли корякской Валерий Етнеут)… Готовятся к возможному печальному обряду заранее. Никто, конечно же, не знает, кого Судьба отправит будущей зимой в последний путь. Но еще летом разумные коряки ищут на ритуальной сопке сухой кедрач, собирают его в кучи… Пусть ждет огонь…
Один из немногих очевидцев акта прощания с Кириллом Килпалиным, фотохудожник Александр Дьяков, вспоминает:
"В начале декабря 1991 года заканчивалось мое долгое путешествие по Северу. Известие о смерти Килпалина застало меня в Тиличиках. Вместе с местным фотокорреспондентом Эльдаром Азюковым мы кинулись в аэропорт. Погода стояла скверная. Но подвернулся вертолет с геологами. Подкинули нас до Хаилино… Когда поднялись на второй этаж и вошли в квартиру Килпалина, там царила тишина. На железной кровати сидели какой-то старичок да известная среди северян мастерица Ольга Уягинская (Олелей). Находились в комнате жена Килпалина — Дарья, сын Кирилл и приемная дочь Саша… Кирилл Васильевич Килпалин лежал на светлом покрывале, на полу, одетый в обычную кухлянку. Лицо закрыто. Тут же — большой паренский нож, кружка, сухая трава с вплетенными в нее рыбьими челюстями, маленькая палочка — остов, который поможет в пути, да православный крестик — в общем, все, что, как посчитали, пригодится ему в далекой стране… У изголовья на табурете — миска с нарезанной вареной олениной, вода и хлеб.
Во второй комнатке на полу я увидел последние рисунки художника, которые задевали ногами входившие сюда люди… Сосед Килпалина рассказывал, что Кирилл Васильевич в последний день жаловался на сильную боль в голове. Он никогда не оставлял дверь открытой. Но в эту ночь оставил…
На следующий день погода улучшилась. Рано утром к подъезду подъехал трактор с металлическим прицепом. В эту, похожую на лодку, волокушу положили Килпалина, рядом сели люди, кто пришел (их было очень мало: человек десять). Ехали минут тридцать. Солнце едва светило из-за горизонта. Лютовал мороз… Поразительно, но опытные коряки в течение двух часов (!) не могли разжечь костер: кедрач покрылся ледяной коркой и никак не поддавался. Хотя потом огонь бушевал около часа. Очень сильно кричала Дарья… Когда пламя стало угасать, каждый бросил туда по зеленой веточке кедрача: таков обычай. В сторонке согрели чай. Выпили по рюмочке. И — стали мазать друг друга черными угольками… Я защищал, как мог, фотоаппараты, но лицо себе мазнуть позволил.
Короткий день кончался. На том же тракторе вернулись мы в Хаилино. Я вспоминал бушующий огонь, картину быстро застывающей вечерней сопки. Печаль не уходила. Но самое глубокое и горькое чувство, которое испытал я в день прощания с Килпалиным, совсем иное: ну почему почти никто из односельчан, никто из округа, района, от коллег-художников не приехал, не пришел, чтобы сказать Килпалину последнее “прощай”?
Думаю об этом и сейчас. Великий человек скончался, а никому — так показалось — дела нет…"
Можно по-разному пытаться объяснить последний факт, о котором поведал Александр Дьяков. Конечно, у коряков не бывает пышных траурных процессий, отсутствуют цветы, венки и речи (и громкий плач, как говорят, не принят). Особый смысл прощания с усопшим этого не приемлет. Но постоять у ритуального огня, задуматься о смысле дней бегущих и оказать (хотя бы теперь!) поддержку осиротевшей семье — никому ведь не возбраняется. К тому же — будем честны — не так уж много на земле корякской столь ярких звезд, уход которых нельзя не заметить…
Да, так все было. Он жил тихо, неприметно, никого не тревожа, ничего не прося. Так и ушел: БЕЗМОЛВНО. И пусть все те, кто владеет сегодня бесценными картинами Кирилла, кто горделиво возит их по выставкам, по странам, хотя бы помнит: мы виноваты. Мы СНОВА виноваты…
Единственный и уникальный корякский художник, писатель и фольклорист Кирилл Васильевич Килпалин славился завидной памятью. Порой он создавал портреты, когда человек уже оставил этот мир (а Георгия Поротова, как признался как-то Килпалин, он рисовал тайком, подглядывая за писателем в замочную скважину). Он даже утверждал, что помнит день, 5 октября 1930 года, когда родился в Верхнем Хаилино-Выям (теперь такого места и не сыщешь). Шел мокрый снег. Отец внес в юрту молодого олененка. Молча сел к огню…
Василий Васильевич Лэхтыле, удачливый потомственный охотник, недолго радовался сыну. Кириллу минул год, когда его не стало.
"Но я два раза хорошо запомнил лицо отца", — записал Килпалин в одной из автобиографий.
Запомнил, но — удивительное дело — никогда не попытался воспроизвести черты отца. Хотя родных и близких рисовал часто. Среди его работ, хранящихся теперь в Палане, есть небольшой карандашный рисунок Анны Кирилловны Рултын, матери. Оставил нам художник и немалое число портретов северных безымянных охотников. Быть может, в них и есть скрытые от нас черты его отца?..
О детстве художника известно не много. Есть короткие строчки о тех дальних годах в его биографических записках. Из них можно заключить, что вся немалая семья, включающая не самых близких родственников, жила в согласии и сообща. Мужчины охотились (по старинке, копьями) на диких оленей, росомах, волков, горных баранов, рыбачили, строили жилища (для зимы — подземные, для лета — юрты). Женщины вели домашнее хозяйство, присматривали за детьми. Собственно, их стиль бытия — зримые отзвуки сохранившейся племенной общины, где еще почитались многие древние обычаи и автономно обеспечивался устойчивый житейский достаток. С некоторой долей уверенности можно допустить, что следы рода Килпалина встречаются в книге В. И. Иохельсона "Коряки", написанной почти сто лет назад и впервые изданной в России в 1997 году. Автор, ссылаясь на В. Г. Богораза, упоминает о селении Хаилино, расположенном в верхнем течении Вывенки: в 1901 году оно состояло из 7 подземных жилищ, где проживали примерно 70 человек (современное село Хаилино, как известно, возникло в 1932 году в связи с организацией оленесовхоза). Кирилл Килпалин всегда гордо подчеркивал, что он нымылан, то есть коряк оседлый. До своих последних дней художник доказывал эту свою крепкую привязанность к оседлости. Он, молча и упрямо, порой интуитивно противостоял любым переустройствам, способным в корне изменить традиционные устои жизни нымыланов, сумел сохранить верность предназначенному ему судьбой уголку земли, чем, собственно, и обеспечил духовную независимость своей личности.
"Рос я без отца, с матерью и воспитывался родными дядьями, — признавался Килпалин в автобиографии. И продолжал: — Я прошел у них школу труда, честности, доброты, справедливости, решительности, мужества и любви к своему народу".
Столь длинный перечень достоинств, каждое из которых может вызвать лишь восхищение, не попытка самовосхваления (смотрите, мол, как я, Килпалин, хорош!). В этих словах, сказанных художником в зрелые годы, — еще одно подтверждение его осознанной нравственной чистоты, выраженной с поразительной и несомненной искренностью.
Конечно, в первую очередь юный Кирилл стал познавать тайны охоты. Зоркий глаз, блестящая зрительная память, безошибочное чутье, бесстрашие — все, что необходимо настоящему охотнику, обнаруживалось в нем легко, ибо принадлежало тем бесчисленным поколениям, которые обитали до него на этой суровой земле.
"Зимой я за 500 метров чую запах лисы. Медведя — за километр. Очень сильный дух у горностая. Чувствую, как пахнет рыба в реке, — рассказывал много лет спустя Килпалин местному журналисту. — Дождь могу предсказать за трое суток. Секретов тут нет. На давление, температуру реагируют листья и ветки деревьев. Меняется режим движения соков… Зимой легко угадать приближение пурги по поведению птиц. За два дня до ненастья кедровки и синички спускаются с гор в перелески. Если синички в тундре — быть хорошей погоде… Меня метель никогда в тундре не застанет, успеваю вернуться домой".
Десятилетним мальчишкой, он — задолго до рассвета — отправлялся проверять капканы. Возвращался с добычей, когда мать еще не успевала разжечь в землянке печь. Уже тогда бездонное звездное небо, встречающее новый день, волновало его мыслями о великом порядке Вселенной… В начале 40-х семья Кирилла перебралась в соседнее селение Ветвей, возникшее, как утверждают источники, до 1832 года и переставшее существовать одновременно с десятками других мелких поселений, признанных в конце 40-х — середине 50-х годов "неперспективными" в хозяйственном отношении. Именно эта мирная местность, где небольшая речушка, поросшая болотным мхом, впадала в светлую и говорливую Вывенку и где вдоль берегов таинственно возвышались густые тополя, стала впоследствии единственным и постоянным местом проживания Килпалина…
В годы войны Кирилл обрел признание везучего охотника. Подросток бойко сдавал в совхоз куропаток, лисиц, горностаев. Научился с блеском выделывать шкуры. Он понимал, что время тяжких для страны испытаний требует от каждого наибольших усилий. Но, уходя в сопки за очередной добычей, он видел и другое: красоту и гармонию окружающего мира, исцеляющую силу природы и ее беззащитность перед возможным варварством и ненасытностью человека. Это высокое чувство личной ответственности перед природой, осознанное в раннем возрасте, стало важнейшей составной частью его, Килпалина, мировоззрения.
Трудно сейчас предполагать, как относился молодой Кирилл к тем переменам, что сопровождали его жизнь с самого начала. На глазах рассыпались родовые очаги. Кто-то уезжал. Кого-то переселяли. Росло влияние оленеводческого совхоза, призванного свести на нет индивидуальные хозяйства северян. Потомственные охотники и рыболовы обретали неведомые ранее профессии и, бывало, достигали ответственных должностей. Дядя будущего художника, Нистур Кириллович Нутолхут, стал начальником районной милиции в Тиличиках, дядя Ляко — даже председателем Олюторского исполкома. В Хаилино, где Кирилл работал и учился в школе во время войны, за ним присматривал брат отца Тналхут… Именно тогда Кирилл начал рисовать. Рисовал тем же, чем приходилось писать на уроках в крохотной, не отапливаемой даже зимой школе: сажей, угольками, редко — ручкой, карандашом. Он оформлял стенную газету, украшая ее легкими фигурками оленей, птиц, стремительными контурами охотников. Но эта первая проба не стала отправной точкой в формировании будущего живописца. Последующие десять лет, заполненные в судьбе Кирилла самыми различными событиями, как бы умышленно уводили юношу подальше от творчества, в мир обыденной и суетной жизни.
Отучившись в старших классах тиличикского интерната, Килпалин освоил профессию моториста, работал на катерах, обслуживающих ставные невода в заливе Корфа. Но морская стихия не стала его призванием. В девятнадцать лет он очутился в тундре, оберегая оленье стадо, принадлежащее Пусторецкому совхозу. Два года спустя Килпалин появился в Палане, где с отличием окончил курсы ветеринарного фельдшера. Однако и стезя "оленьего лекаря" его не прельстила. Так, может, и продолжалось бы еще не один год блуждание молодого коряка, пытавшегося найти себя в новой жизни, если бы не Судьба. Она заявила о себе горько, немилосердно, насильно прервав еще туманные житейские планы юноши, но дав в результате нам, миру, тонкого и дерзновенного Художника… Летящая вслед за оленем легкая килпалинская нарта взметнулась к небу блестящими полозьями, оставив на снегу раненого гонщика. 24-летний Кирилл повредил позвоночник. Год пролежал в Оссоре. Потом перенес операцию на позвоночнике в Петропавловске. Долечивался в Мильково и в санатории "Сосновка" в Ульяновской области (дотошные врачи нашли у юноши не только травму, но и болезнь легких).
Именно в этот драматический и затянувшийся период исцеления в душе Килпалина произошли процессы, определившие весь его будущий путь. В тоскливой тишине больничных палат все чаще приходили к нему воспоминания. Снились одинокие костры, пугающие ночь. Чудились басистый голос бубна и легкий топот убегающих оленей. Но чаще всего ему представлялись картины раннего утра, когда встрепенувшаяся природа с особой силой дарит человеку свое самое сокровенное: тайну Красоты… Зрительная память совершенно естественно накапливала в Кирилле запас душевных сил и направляла его мысли в мир философских раздумий. Жизнь предков и великий порядок Вселенной, лучше всего отображенный на полотне звездного неба, гармония мира и магическая цепь открытий, которые совершает человек за крохотную — на фоне Вечности — жизнь, — как все понять, связать воедино и ощутить самого себя этой неотъемлемой и, вероятно, нелишней частичкой Мироздания?! Немудрено, что именно в больничных палатах Кирилл Килпалин родился как Художник.
Он стал рисовать неистово много, с неиссякаемой жадностью, словно боялся опоздать. Свидетельством этого внезапного и творчески бурного состояния юноши является мелькнувшая в газетах того времени информация, что 116 работ Килпалина (то был первый вариант иллюстраций к будущей знаменитой сказке художника "Аня") "закуплены Институтом этнографии народов Севера". По другой опубликованной в местной печати версии, "500 страниц текста со 116 иллюстрациями хранятся в Музее этнографии народов Севера". Наши попытки весной 2000 года найти в Санкт-Петербурге эту серию рисунков молодого Килпалина ни к чему не привели. Мы обратились и в музей, и в институт. Заведующая отделом Сибири Российского этнографического музея Валентина Горбачева авторитетно сообщила, что ни одной работы Кирилла Васильевича никогда в фондах музея не было и нет. А названный выше институт, неоднократно претерпевший реорганизацию, именуется сейчас Российским государственным университетом имени Герцена, но и там следы обозначенной "закупки" работ Килпалина утеряны. Хотя сомневаться в их реальности не приходится.
Московский искусствовед профессор К. И. Финогенов, видевший эти работы на страницах журнала "Молодой колхозник", так оценил их уровень: "Рисунки молодого художника-самоучки Кирилла Килпалина производят хорошее впечатление. В них чувствуется способный, думающий человек, обладающий зорким взглядом и большой наблюдательностью. Особенно это видно по композиционному рисунку и портрету пастуха, которые передают национальное своеобразие окружающей художника жизни".
Любопытно, что, находясь в санатории, вдали от Камчатки, Кирилл создал первую и достаточно внушительную галерею портретов своих земляков-северян. Большинство из них, увы, не сохранились (как, впрочем, разлетелись по свету и многие поздние работы художника). Но можно предположить, что на этих рисунках оживали не просто лица людей, с которыми Кирилл хотел быть рядом. Молодым художником уже тогда фактически создавался некий обобщенный образ корякского народа, закаленного Севером, накопившего за многие века запас душевных сил, способных обеспечить достойный и красивый образ жизни. А наличие сказочных мотивов и героев в раннем творчестве Килпалина дополняет картину внутреннего состояния юноши, уже тогда тонко понимающего нравственное значение традиционной культуры, где мифы и реальность всегда взаимодействуют между собой, создавая своего рода этнографическую защиту для любого национального сообщества.
В возрасте 27 лет подлечившийся Кирилл решает учиться на профессионального художника. Он садится на пароход и отправляется в приморскую столицу. Корякский писатель и поэт Владимир Коянто (Косыгин), которому в ту пору было 24 года, так вспоминает это время:
"Я познакомился с Кириллом в 1957 году. Мы вместе шли на пароходе из Петропавловска до Владивостока. Кирилл ехал на учебу в художественное училище, я — в Ленинград. За пять дней плавания мы подружились. Он показал мне свои картины, этюды. Постоянно и много рисовал… Мне очень понравился его заразительный смех. Помню, уже во Владивостоке на фильме “Дон-Кихот”, где играл Народный артист Николай Черкасов, Кирилл так хохотал, что, когда через некоторое время от хохота сотрясался и весь зал, я невольно подумал, а не смех ли Кирилла заразил всех. Эту чуткость к смешному, веселому он хранил со всей непосредственностью северянина. Юмор — непременный герой его картин, легенд. Вспомним хотя бы его “Куткинняку и Митте”. Я был свидетелем, как эта картина вызывала веселье у олюторских оленеводов".
Запомним эту деталь, связанную с образом Дон-Кихота (мы к ней вернемся). Пока же отметим, что биографических тонкостей, которыми частенько окутана жизнь талантливых людей, в применении к Килпалину сохранилось весьма мало. Столь же скудна и противоречива информация об учебе Кирилла во Владивостоке. Известно, что в училище он пробыл не более двух лет. Был крайне любознателен, наивен и доверчив. Елена Володарская, главный хранитель Камчатского областного краеведческого музея, опубликовавшая в 1997 году наиболее полный очерк о жизни и творчестве Килпалина, считает, что "тяжело, наверное, давалась Кириллу городская жизнь. Тоска по родной Камчатке не давала покоя". И далее приводит цитату из письма Кирилла своему земляку Ивтократу, датированного 1958 годом: "…все буду терпеть, а потом буду работать художником по всей Камчатской области и по Корякскому национальному округу… Я слышал, что после учебы… направят учиться в Ленинград или работать в Третьяковскую галерею в Москву… Никуда я не поеду, как не поехать в Камчатку".
Некоторый свет на истинную причину прерванной учебы в художественном училище пролила Нина Захарова, известный камчатский библиограф и краевед. В беседе с автором Нина Игнатьевна вспоминала:
"В нашей семье часто гостили приезжие художники. И вот как-то побывал у нас художник из Приморья Василий Васильевич Безродный. Он являлся директором художественного училища, когда там учился Кирилл. Он-то и поведал, что тогда случилось. Килпалин слыл в училище вольнодумцем. Не потому, что очень уж хорошо разбирался в тонкостях политики, идеологических течениях, которые в то время пронизывали все сферы творчества. Просто Кирилл, не думая о последствиях, всегда говорил то, что думал. “Я всегда беспокоился, что Килпалин своими высказываниями погубит и себя, и нанесет вред училищу… Я взял грех на душу и избавился от него…”"
Это запоздалое признание директора художественного училища помогает нам лучше разглядеть личность молодого Килпалина, объяснить многие последующие его шаги. Конечно же, "вольнодумство" Кирилла не есть, как утверждают словари, "критическое или отрицательное отношение к господствующим политическим взглядам". Это скорее высказывания честного и наивного человека, не научившегося, к счастью, подстраиваться под чужое мнение. Что думал — то и говорил.
Вот в письме другу Майнавьи, посланном из больницы (1955), Кирилл наставляет: "Желаю всего доброго, долгой жизни, и, если я скончаюсь, дай клятву комсомольскую: “Обещаю… бороться за честь комсомола… высоко держать Ленинско-Сталинское звание комсомола…”" (какой уж здесь диссидент?!).
А в другом письме, написанном тридцать лет спустя искусствоведу Татьяне Давыдовой, находим следующее: "Как и ожидал, справедливость восторжествовала. Особенно сейчас, когда Пленум ЦК КПСС постановил и восстановил (курсив мой. — Авт.) справедливость в литературе и искусстве — этого ожидали терпеливо и настойчиво одаренные творцы искусства…"
Возмущенный местными бюрократами, Килпалин уже почти в конце жизни письменно заявляет: "Был бы я сельсоветом, революционный переворот совершил бы в Хаилино, подлинную демократию установил бы".
Как видим, мудрость отнюдь не исключает проявлений ребяческой наивности. Это сочетание глубоко нравственных и философских размышлений с поразительной искренностью и непосредственностью ребенка составляло единое целое в личности Килпалина и, возможно, помогало художнику в его далеко не простой жизни.
После незавершившейся учебы мы видим Килпалина в Палане и маленьком, ныне не существующем селении Ветвей, в Олюторском районе, в должности художника-оформителя. Это, по сути, последние странствия Кирилла по земле камчатской: далее его ожидает оседлость…
Наиболее заметный след в тот период художник оставил в Палане, где он вновь встретился с Коянто, познакомился и подружился с писателем Георгием Поротовым, сказительницей и плясуньей Татьяной Лукашкиной и блистательной покровительницей национального искусства северян из Ленинграда Татьяной Федоровной Петровой-Бытовой (именно у нее, в институте народов Севера, училась в середине 30-х Т. Лукашкина). Коллектив, созданный в 1960 году в Палане, принято считать предвестником будущего ансамбля "Мэнго", да и началом энергичного возрождения всей национальной культуры Корякии. Впервые предпринималась масштабная попытка объединить местные творческие силы и заявить о себе на самом престижном уровне. Организованный песенно-танцевальный ансамбль готовился отметить 30-летие округа. Кириллу Килпалину поручили нарисовать декорации для основной сценической картины "Девушка, встречающая рассвет".
Владимир Коянто вспоминает, какое удивление вызвала оформительская работа молодого художника:
"Кирилла привел в клуб Гоша Поротов (а жил художник на окраине села, там, на территории лесопилки, ему комнатушку дали). Кирилл и говорит: “Я вам за ночь все сделаю. Но мне нужен очень большой старый холст”. Нашли ему холст. И поздно вечером отправились в клуб — “проверять”, как идет работа. Зашли и ахнули. Холст на полу. А Кирилл из ведра поливает его краской… Ничего тогда не поняли. А утром увидели необыкновенную картину. За основу Килпалин взял свой излюбленный сюжет о сказочной Ане. И изобразил на холсте поэтичный танец девушки с нерпами на морском берегу (чуть позже этот танец поставила Петрова-Бытова, перенеся созданный Килпалиным образ с полотна на сцену)".
Не сохранилась, конечно же, та самая крупная работа художника Килпалина (нет даже фотографии). Как, впрочем, бесследно исчезли и многие последующие уникальные рисунки, создаваемые художником не для выставок, а, как говорится, на потребу дня. Бывало, оформляя какое-то помещение к очередному празднику, живописные листы клеили прямо на стенды, а потом соскребали их как ненужную мазню.
Но даже в таких не лучших обстоятельствах встречались люди, которые сразу могли отличить проявления талантов. Нина Игнатьевна Захарова вспоминает, как еще в 1957 году, в период проведения Всесоюзного фестиваля молодежи и студентов, ей, вместе с художником театра Ф. М. Лупачем, пришлось готовить в Петропавловске небольшую художественную выставку в помещении школы. Экспонаты никто не отбирал. Каждый художник приносил, что желал. Встречались профессиональные полотна. Но чаще — любительские: несли портреты своих соседей, изображения домашних зверюшек, пейзажи… И когда Ф. Лупач увидел работы Килпалина, то отрешился от всего остального. Он был потрясен… Именно тогда, по его рекомендации, областной музей приобрел несколько рисунков Килпалина, чем, собственно, положил начало созданию уникальной коллекции, которой ныне заслуженно и гордится (правда, в музее считают, что первые рисунки Килпалина поступили в фонды в 1959 году, но эти разночтения, возможно, возникли из-за того, что сам художественный отдел открылся в музее лишь в 1970-м).
Но вернемся к Кириллу. Палана, с ее суетностью и легкой, но постоянной претензией на образ маленькой столицы, не приручила художника, не стала его свежеиспеченной родиной. В 1962 году 32-летний Килпалин возвратился на олюторскую землю, вновь стал охотником госпромхоза и окончательно поселился в местах, которые были колыбелью для него самого и всех его пращуров…
Мне не довелось видеть этот необыкновенный килпалинский уголок земли, где прошли все последующие, отведенные ему судьбой годы. Но, изучая и сравнивая впечатления очевидцев, нетрудно представить и окружающий ландшафт, и те условия, в которых обитал и работал этот уникальный художник.
Тополевка… Имя это стало как бы синонимом домашнего очага Килпалина, хранителем тайн его почти одинокой жизни. Тихие притоки Вывенки (речушки Тылговаям, Тополевка), плутающие вокруг низкорослых сопок, тополиные рощи, избравшие для себя равнинные берега, отдаленные хребты, скрывающие за собой ледяные вершины и холодную даль Берингова моря, — вот та вечная картина, что окружала Килпалина, была единственной и любимой средой его обитания. Для любопытных, не разумеющих такой стиль бытия, у Килпалина находилось простое разъяснение: "Почему живу вдали от села, один?.. Нельзя, чтобы тундра оставалась без людей. Когда знают, что здесь живет человек, всем легче работать. Ко мне заезжают погреться, передохнуть охотники, оленеводы, приходят за помощью геологи…"
Конечно, это лишь часть правды. Другая причина отшельничества (и, пожалуй, главная) заключалась в мощной потребности души жить в гармонии с первозданным миром и никогда не ущемлять в себе чувство свободы. Его устраивала махонькая земляночка, покрытая сверху торфом, ржавая бочка, превращенная в печь. Чуть позже соорудил Кирилл себе пристройку, где было больше света: там и рисовал. Но однажды, вернувшись домой после недолгой отлучки в Хаилино, он с горечью увидел: все расколочено, жить негде (что ж, во все времена, в любых местах водились изуверы, способные громить чужой очаг). Два следующих лета рубил Килпалин тополя, сплавлял их по реке. Еще полтора года (один!) рубил избушку. Так к осени 1973 года возник у Кирилла дом — желанное жилище в Тополевке, где он провел почти тридцать последних лет жизни.
Наверное, Килпалин любил одиночество, но и тяготился им. Особое чувство утраты он ощутил еще в 1969 году, когда скончалась мама. Год спустя после смерти дяди Титкуя Кирилл Васильевич (в 73-м) женился на его вдове Анне Филипповне Амичгинав.
"Дети осиротели. Я заменил им отца…" — объяснял Килпалин свой поступок. Хотя в Хаилино задерживаться не любил, а жена и дети могли погостить у него разве что летом.
Но в феврале 1976-го художник вновь остался один: ушла Анна к Верхним людям. А следующей весной пришло печальное известие из Таловки: не стало у Килпалина сестры… В 1977 году в жизнь Кирилла вошла Дарья.
"Она слишком молодая и грамотная, веселая и говорливая, как речка Латырана, хозяйственная, смешная", — делился своими мыслями о молодой жене Килпалин.
С того момента семья Кирилла Васильевича стала разрастаться. А в августе 1978-го родилась дочь Анна. В начале 1981-го —Марфа. Осенью 1984-го — сын Кирилл… Приемные дети (две девочки — Ия и Саша, два мальчика — Валерий и Николай) учились в интернатах. Но летом, бывало, собирались в Тополевке все вместе. Здесь всем было раздолье. Удили рыбу. Собирали ягоду, грибы. Килпалин, как и всегда, удачно охотился. Зато в Хаилино такой многодетной семье разместиться было трудновато.
В 1987 году Килпалин пишет: "Квартира у меня в селе Хаилино маленькая, пол оседает. Печка разваливается, в окна дует, без стекол. — И добавляет со свойственной ему наивностью: — Хотя в 1986 году Пленум ЦК КПСС постановил обеспечить художников квартирами, мастерскими…"
О нищенском существовании килпалинской семьи, негативном отношении к нему как к художнику со стороны коллег-профессионалов с резкой болью высказался в своей небольшой книжке камчатский портретист, создатель масштабных живописных полотен на темы национальной культуры Вадим Санакоев в 1993 году. Но разве что-нибудь изменилось? Неизвестно, узнал бы вообще мир о существовании корякского художника Килпалина, если б не друзья, добрые, участливые люди, сумевшие близко к сердцу принять и его судьбу, и его творчество.
Две женщины из далекого Петропавловска (такие разные, но и столь, оказывается, схожие!) многие годы по-своему покровительствовали Кириллу. Сотрудница краеведческого музея Татьяна Яковлевна Давыдова (Смолина), которой, кстати, принадлежит и первая публикация о Килпалине (в 1963 году), стала, по сути, источником некоей романтической привязанности, которая, бесспорно, обогатила душевную жизнь художника, а в итоге донесла до нас многие подробности его нелегкой, самоотверженной жизни.
В 1972 году Давыдова сама написала ему первое письмо. Кирилл ответил. С того момента почти 15 лет Килпалин отправлял Татьяне письма, благородно и трогательно отворяя пред ней свои мысли, чувства, ничего не стыдясь, ничего не утаивая. Много лет он мечтал о встрече, звал Татьяну в гости: "Красива тундра, особенно весной… я уже чувствую ее дыхание, ее ласку, ее надежность. Приезжайте к 15 июня, она будет наряжаться, ждать вас…" Они увиделись много лет спустя. Но до этого Татьяна, как могла, поддерживала Кирилла, пересылала, передавала ему с оказией кисти, краски, нехитрую житейскую утварь, в которой всегда была нужда. Она же, Татьяна Яковлевна Давыдова, стала одним из преданных пропагандистов творчества Килпалина, устраивала выставки произведений художника во многих уголках Камчатки.
Вторая женщина, сыгравшая заметную роль в судьбе художника, — страстная и волевая Маргарита Ивановна Белова, тоже искусствовед, сотрудник краеведческого музея. Она вела настоящий поиск работ Килпалина в разных селах (дарил-то он щедро!). Неоднократно посещала Тополевку, подбрасывая ему все те же краски, карандаши, бумагу, подрамники, когда могла — одежду и продукты. Она же пристально наблюдала за живописью художника, порой оберегая его от чуждых влияний. Рассказывают, попали однажды к Килпалину цветастые китайские плакаты. На них — розы крикливые, красотки размалеванные. А Кирилл — человек впечатлительный, сразу впитывал… Увидела Белова, что Кирилл стал хватать для себя эту искусственную манеру, — тут же пресекла: плакаты порвала, наставление сделала…
Чтобы завершить небольшой круг женщин, которым отдаленно симпатизировал художник, назовем еще Валентину Ивановну Успенскую, бывшего председателя Корякского окрисполкома, позднее работника отдела по коренным народам Севера Камчатского облисполкома, а ныне редактора маленькой, уважаемой всеми газеты "Абориген Камчатки" (очерк был написан в 2000 году; В. И. Успенская скончалась в 2004 году. — Ред. сайта). В последние годы жизни переписывался Килпалин и с Натальей Николаевной Селивановой, замечательной журналисткой, поднимавшей проблемы развития камчатской культуры.
Иногда килпалинскую Тополевку посещали гости — знакомые и незнакомые. Эти мимолетные встречи оставались в памяти на всю жизнь. Ибо нет ничего сильнее, чем отворенные друг другу сердца… Вот некоторые из воспоминаний.
Художник Федор Дьяков:
"Как-то рассказывал мне Юра Ви. Приехали они к Килпалину — Вадим Денисов и Юра. Ночь. Лежат на сене у реки. Все небо в звездах! Кирилл и начал: “Вот лежим мы здесь, три художника. Вселенная вокруг. Сатурн с желтоватым блеском, гигант — Юпитер… Хочу собрать в Москве ученый мир и рассказать им всем, как мир устроен…”"
А еще Юра Ви вспоминал: приехали к Килпалину. Дети на берегу встречают. На льду БОСИКОМ СТОЯТ. Ви был потрясен…
Художник Вадим Санакоев:
"Зимой 1988-го по совету Беловой к Килпалину поехал. Нашли мне в Хаилино кухлянку, малахай. Укутали и на снегоход посадили. Ехали вдоль Вывенки. Поначалу я себя гордым чувствовал: Север открываю! Куропаток море! Ярко-рыжая лисица мелькнула хвостом… Но когда увидел на чистом снегу бутылки из-под “Тройного” одеколона, консервные банки, вся спесь слетела… Подъехали. Приземистая избушка. Лес в инее. И — никого! Вдруг две упряжки подкатили. То Килпалин с другом с рыбалки вернулись. Хариуса ловили. Я думал: красивая, должно быть, рыба. А она невзрачная такая… Нарубил ее Кирилл. В дом зашли. Прихожки нет. Сразу комната. Внутри аккуратно. Корякский столик низенький. Кровать металлическая. На полу — шкура лося огромная, невыделанная. Потолок ровный, низенький. Два небольших окна. Все сложено из кусочков стекла, а дырки ватой заткнуты… Время ограничено. “Буран” ждет. А мне надо портрет Кирилла сделать… Кирилл позировал. Но долго сидеть не мог. Пять минут — и выходит на снег. Порассуждает сам с собой. Из ружья пальнет. И — довольный — возвращается…"
Сергей Адуканов, земляк Килпалина, хореограф:
"Ехали с ним по реке. Я — на “двадцатипятке”. Кирилл — на “двадцатке” (моторы у нас такие). Перекаты ему не страшны. В руках палка большая. Он на перекате лодку приподнимает и едет дальше. И над нами смеется: “Надо по-стариковски, по уму ездить…”
В Тополевке первая жена была — хорошая женщина. Старая, гостеприимная. Но у них ничего нет. Едешь туда, обязательно продукты везешь. А они юколу последнюю на стол положат. Начнешь свои продукты доставать — отказываются. Мама моя хорошо Кирилла знала. Учила меня: ты лучше незаметно, ненароком оставь. Я и оставлял. А потом Кирилл обычно говорил: “Ты пакет оставил свой. Там сухари, консервы. Ну я их съел”.
Открытой души мужик был. С ним и простой пастух, и академик могли беседовать. И добряк отменный. Про него просто легенды ходили. Как-то, говорят, боеприпасы ему выдали. Он оставил их в избушке и в Хаилино отправился. Вернулся — украли патроны. А впереди зима (он всегда на зайцах и куропатках держался)… Пришла весна. Накоптил он первую чавычу. В мешок. И к тому мужику, который патроны взял (Кирилл давно воришку вычислил), домой заявился. Поставил мешок на пол: “Это от Кирилла Килпалина. Вспоминай меня”. И ушел. Мужику неловко стало. Но как вернешь, если все патроны расстреляны? Мужик принес Кириллу деньги. Большую сумму по тем временам. Кирилл ничего не взял: “Живи… Я прожил зиму, не помер. И дальше проживу”… Его много обижали, дурили. Но он никогда не унывал. Хотя познавал человека с первого взгляда. “Э, этот — росомаха… А тот — куропатка”. Он всегда людей со зверьем сравнивал…"
Татьяна Петровна Лукашкина (дважды — в 1986-м и 1988-м посещала Тополевку):
"В августе 1988 года журнал “Северные просторы” попросил меня написать о лечебных травах, которые используют коряки, чукчи, ительмены, эвены. Я знала, что поможет мне в этом Кирилл Васильевич Килпалин. Собрала одежду, резиновую обувь, продукты и поехала на недельку со своим внуком… Килпалин в это время жил с детьми (жена находилась на лечении)… Все дети помогали ему, как могли. Старшая Аня (12 лет), как мальчишка, ремонтировала с отцом мотор “Вихрь”. Отец брал ее ставить сетку, обрабатывал с ней рыбу, она с шестом стояла на бату… Молчунья Марфа (7 лет) тоже никогда не сидела без дела. Втихомолку ходила в тундру по ягоды. Сопровождала ее свора собак, которых она всех звала по имени, и они знали свои клички. Насобирает ягоду в кастрюльку, придет и сварит ее только для отца… Спали они все вместе, под одним одеялом. Кирилл спал в отдельном кукуле… Отец для Кирюши (4 годика) поднял к берегу старый бат, к задней части прибил палку — это “руль”. Кирюша привязывал к палке веревку, “заводил мотор”: ж-ж-ж. “Садись, бабушка, я тебя в Хаилино увезу”".
Эти милые, порой печальные или смешные воспоминания людей, побывавших в Тополевке, помогают нам представить отдельные эпизоды из жизни художника. Но они, эти эпизоды, больше напоминают праздник, ибо Кирилл в эти моменты был не один. К несчастью, большая часть жизни проходила в одиночестве, в суровой борьбе за выживание, когда рассчитывать приходилось лишь на собственные силы.
А физическое состояние Килпалина никогда не было отменным. После падения с нарт, при открывшейся болезни легких, развивающейся глухоте (до конца жизни он пользовался громоздким слуховым аппаратом) Кирилла Васильевича спасали лишь сильный дух да мудрость. В 1982 году новая беда была готова окончательно сломить художника, поставить точку в его драматической судьбе. Раненый медведь готов был разорвать племянника Кирилла, с которым художник был на охоте. Килпалин бросился на медведя.
Этот момент Килпалин вспоминал так: "Выстрелить не успел. Медведь выбил ружье. Я успел ударить зверя ножом. Он рванул когтями по моей голове, упал на меня. Чувствую, кровь течет по лицу. А он ее горячим языком слизывает… Вдруг в стороне мелькнула тень. То мой племянник подкрался, ружье поднял. Медведь поднялся на него. Но парень успел выстрелить…"
Итог этой жестокой схватки — потерян глаз, сломаны ребра, травмирован череп.
"Полтора месяца лечусь в больнице, голова заживает постепенно, и так же лицо. Остался один глаз, левый, которым вижу, правый глаз вытек в первый же день… Остался жить на этом свете, что-то я не доделал в жизни…"
После основного этапа лечения Кирилл неоднократно попадал в больницу. В 1983-м ему повторно (уже в Петропавловске) оперировали череп. Килпалин был признан инвалидом 2-й группы. Но, как пишет в одном из писем Т. Давыдовой, "от инвалидности отказался". Чуть становилось лучше, он возвращался в Тополевку.
"В эту зиму очень плохо охотился, зима бесснежная была, — сообщает он весной 1984-го. — А зарплаты долго нет, сижу без денег. Очень скверное дело!"
Это "скверное дело" преследовало семью Килпалина всегда. Несмотря на то, что охотником Килпалин был отменным (во многих публикациях приводится пример охотничьей зимы 1970 года: Кирилл добыл 16 лисиц, 30 горностаев, 4 выдры, 6 росомах, 7 медведей, массу зайцев), да и картины его время от времени "закупали" специалисты из города, полученных средств, конечно же, не хватало. Со временем ситуация обострилась. Не мог уже Килпалин бегать по сопкам, как в молодости. Порой и двинуться с места не имел сил. Вот строки письма из Тополевки 1984 года: "30 апреля онемела правая рука… Все лето тренирую руку, не жалею ее, а рубить дрова еще плоховато".
Корреспондент "Камчатской правды" Ирина Белашева, побывавшая у Килпалина осенью 1988-го, с гневом пишет: "Человек, чье творчество было избрано для того, чтобы представлять Камчатку за рубежом, и с успехом выполнило эту почетную миссию, получает 53 рубля пенсии, заработанной им в госпромхозе…"
Не будем судить всех тех, кто закупал картины Килпалина для государства. "Остаточное финансирование" — вот все, чем оценивалась великая культура великой страной. И та "бесценная коллекция работ Килпалина", которой сегодня по праву гордится областной краеведческий музей, досталась государству за бесценок…
Мы подошли к финалу.
В самом конце 80-х хлынули на Килпалина неведомые ему ранее знаки внимания. Пришел Указ о присвоении звания "Заслуженный работник культуры РСФСР". Откликнулось Камчатское отделение Советского фонда культуры: прописало художнику 120-рублевую стипендию. Возникла так называемая "персональная" пенсия: 130 целковых. Квартирой двухкомнатной наделили в селе Хаилино. А осенью 1990-го вручили 60-летнему Кириллу Васильевичу членский билет Союза художников СССР за номером 291165.
Только недолго удивляли художника эти людские "благости". 6 декабря 1991 года Кирилл Васильевич Килпалин скончался.
Эпоха Килпалина (30–90-е годы ХХ века) — время трагических перемен и столь же неожиданных, порой труднообъяснимых достижений. Собственно, традиционную культуру коренных обитателей Севера (в своем изначальном виде) вряд ли возможно теперь представить, восстановить. До появления русских первопроходцев процесс взаимовлияния культур, включая контакты племен, проживающих по обоим берегам Берингова пролива, носил естественный и взаимодополняющий характер. Поэтому исследователям легко заметить немало общего в традиционном искусстве эскимосов, чукчей, коряков, ительменов, эвенов, алеутов и даже американских индейцев. Собственно, искусства — в нашем понимании — тогда как бы и не существовало. Любые проявления культуры являлись отражением восприятия окружающего мира и носили ярко выраженный функциональный характер. Постепенно давление европейской цивилизации усиливалось, поставив под угрозу само существование самобытных, но крайне незащищенных традиций.
Именно в момент рождения Килпалина начался новый, более стремительный и враждебный период ломки многовекового уклада жизни северян. 30–50-е годы — время перестройки первообщинных отношений путем так называемой коллективизации. Заявленные благие цели, которые, кажется, трудно и отвергнуть, вели фактически к насильственному уничтожению родовых корней (детей — в интернаты, родителей — в совхозы…). На этом печальном фоне возникли неожиданные, но так необходимые государству достижения.
Еще в 1936 году юная Таня Лукашкина ("Девушка с Камчатки", как обозначила ее на своих страницах "Комсомольская правда"), а с ней — посланцы Камчатки Ирина Гуторова, Фекла Мамак, Кирилл и Анатолий Адукановы, Ирина Попова, Семен Трапезников и Яков Жирков плясали в составе многочисленной группы северян на Первом фестивале народов СССР, который проходил в столице. Подобные праздничные выступления очень скоро стали традицией. Именно они явились толчком для зарождения творческих коллективов, призванных демонстрировать со все возрастающей силой "расцвет многонационального социалистического государства". В итоге политическая востребованность искусства дала толчок его более яркому развитию и способствовала трансформации традиционных культур коренных народов в сценическое действо, где древние обычаи, ритуальные танцы превращались в красиво поставленное зрелище. Камчатка в этом процессе не стала исключением. Наиболее яркий тому пример — судьба ныне прославленного и известного во многих странах мира Государственного академического национального ансамбля танца "Мэнго", созданного Александром Гилем. Но параллельно или чуть позже развивались и многие другие коллективы: "Энер" в Караге, "Эльвель" в Ковране, "Факел" в Манилах, "Лаутэн" в Ильпыре, "Нулгур" в Эссо и т. д. В глубинных селах полуострова обнаружились изумительные мастерицы, вышивающие бисером кухлянки, малахаи, торбаса, меховые ковры. Лучших из них — Веру Милют, Марию Чечулину, Евдокию Уварову, Янну Тнельхут, Анну Тюменцеву, Ольгу Олелей, Александру Попову — даже приняли в Союз художников СССР, хотя сами мастерицы об этом, конечно же, не помышляли. Трудней завоевывали пространства Камчатки литераторы и поэты. После внезапного появления (в середине 30-х) и столь же быстрого исчезновения трех общепризнанных носителей корякского художественного слова Кецая Кеккетына, Льва Жукова и Ивана Баранникова лишь в конце 60-х стали заявлять о себе такие крупные фигуры, как Георгий Поротов и Владимир Коянто. Еще позже появились поэты Нэля Суздалова, Нина Бережкова-Поротова и, пожалуй, наиболее яркий представитель современной национальной поэзии — Юрий Алотов.
Художественное направление в среде национальной интеллигенции округа (если не брать в расчет народных мастериц и умельцев) получило в ХХ веке наименьшее развитие. Хотя, по мнению специалистов (эту позицию поддерживала и Нина Захарова, занимавшаяся изучением указанной темы), дети северян более способны к изобразительному искусству, чем дети центра. Нам известны имена ительмена Валерия Запороцкого, камчадала Анатолия Винокурова, коряков Александра Почекутова и Владимира Лазарева, дочери известной корякской мастерицы Надежды Кайзевны Хелол — Людмилы, окончившей Суриковский институт. Но ни один из них, за исключением, пожалуй, А. Винокурова, рано (в 49 лет!) ушедшего из жизни, не смог в своем творчестве достичь значительных высот. И лишь Кирилл Килпалин, чье имя очень долго многим ничего не говорило, сумел создать свой большой и особый живописный мир, ставший истинной духовной ценностью Камчатки.
При этом важно заметить, что те бесконечные и не всегда добрые перемены, протекавшие как в жизни, так и в искусстве северян, почти не коснулись самого Кирилла Васильевича. Лишь в 1960-м (об этом мы рассказывали) он чуть соприкоснулся в Палане с массовым праздничным действом, готовя декорации к концерту. Далее он как бы сознательно отдалил себя от всех общественных событий, чем обеспечил себя главным: ДУХОВНОЙ НЕЗАВИСИМОСТЬЮ! Его картины изредка (в последние годы жизни — значительно чаще) появлялись на выставках. В основном — не по его инициативе. Еще реже он сам выезжал за пределы своего Олюторского района. Можно по пальцам пересчитать его визиты в Петропавловск, Хабаровск, Палану. Один раз побывал он и в Москве. Тогда, в 1989 году, устроители Всероссийской выставки в манеже решили пригласить в столицу группу национальных мастеров. Получил приглашение и Килпалин… А было это так. Кирилл рыбачил. И "пришло" по речке сообщение: в Москву, мол, вызывают! Собрал Кирилл пожитки и пешком в Хаилино направился. Путь хоть и знакомый, но далекий: без малого 40 километров.
Федор Дьяков спрашивал потом Килпалина: "А где ж ты ночевал?"
"А так, траву примял. Траву связал над головой. И как в гнездышке сплю… Просыпаюсь, вижу — бродит лось. Вскинул ружье. Но стрелять не стал. В Москву ведь иду…"
Попав в столицу, Кирилл Васильевич больше всего интересовался самой выставкой. И своими работами: как-то они смотрятся на фоне других? Ходил, присматривался. Частенько критиковал коллег, завидев фальшь.
Талантливый камчатский поэт, он же журналист "Камчатской правды" Владимир Науменков допытывался потом у Килпалина: "Выставка в Москве, в Манеже. Там ведь выставлялись великие художники, не только члены Союза. Ты стыдился своих картин на выставке или нет?"
Кирилл отвечал не задумываясь: "Конечно, нет! Я гордился своими картинами. Гордился своими темами и чистотой исполнения. Я был рад, что мои картины были ближе посетителям".
"А какой же ты художник?" — "заводил" Килпалина Владимир.
И услышал:
"Я — художник для своего народа.
Художник слова и ритма.
Художник цвета Земли для человека.
Художник жизни на Земле".
Килпалин не лукавил. Не выдумывал красивых слов. Он твердо знал свое предназначение и с максимальной свободой, тонкостью души и дерзновенностью преодолевал свой необыкновенно трудный, но светлый земной путь.
Наследие Килпалина еще ждет своих исследователей. Ибо все, что было рождено его даровитой душой, не только не изучено, но и не собрано в единое целое. Мы не знаем, сколько его картин, рисунков бродят по свету. Мы — даже сегодня! — воспринимаем его жизнь как миф. И не готовы пока понять всю мудрость и совершенство этого человека.
"Или вы думаете, что президент более велик, чем вы? Или богач лучше вас? Или образованный мудрее вас?" — вопрошал в позапрошлом веке Уолт Уитмен.
Килпалин никогда в начальниках не ходил. Богатств не знал. Дипломов не имел. Последнее обстоятельство почти всю жизнь являлось официальным препятствием для принятия его в Союз художников.
Он мирился с этим, подчеркивая: "Но я — самодеятельность. Это надо понимать! Избирали, да и избирают в угоду своему же Союзу художников. Это им совсем не стыдно, бюрократам. — И с некоторой надеждой добавлял: — Но сейчас перестройка. А самодеятельные художники остались честными до конца".
Членство в Союзе в те времена, конечно же, было важным. Оно давало возможность человеку считать живопись своей профессией, а потому, если есть желание и возможности, более нигде не работать, не боясь попасть в разряд так называемых "тунеядцев". К тому же (при определенных обстоятельствах) можно было рассчитывать на художественную мастерскую и централизованное обеспечение всем, в чем, собственно, нуждается художник для реализации своих творческих замыслов (тогда ведь даже кисточка являлась дефицитом). Как видим, практически всю жизнь нымыланский художник Килпалин был лишен этой малой, но такой необходимой государственной поддержки.
Порой, возмущенный отсутствием обещанного скудного гонорара за проданную картину, Кирилл Васильевич взрывался: "Знайте, и пусть знают в отделе культуры — без выплаты от меня больше и не ждите картин. Картина — это произведение, это кропотливый труд, требующий не только знания и творчества, но и упорства в познании жизни… Так неужели я буду даром трудиться… даром отдавать произведения спекулянтам, расхитителям, когда в тяжелейших условиях тундры пишу картины, в нуждах и неудобствах… — И добавлял сурово: — Вот закопаю свои работы в тундре. Пусть потом кто-нибудь бесценный клад выкопает…"
Конечно, это он все — сгоряча. Все, что создавал Килпалин в своей одинокой избушке, тут же исчезало, а четыре стены, внутри которых и билось сердце художника, никогда не превращались в картинную галерею, всегда были пусты.
Удивительный то был живописец. И трудно понять, как уживались в одном человеке потомственный охотник, обязанный (для госпромхозовского плана) убивать зверья как можно больше, и трепетной души человек, способный в каждом мгновении увидеть красоту. Впрочем, Килпалин-художник частенько мешал охотнику Килпалину.
Он сам признавался: "Увидел медведя. Пока рисовал, он и убежал…"
На эту тему с доброй иронией как-то высказался даже Георгий Поротов в своих "Современных сказах":
Расскажу вам про Кирилла,
Вот чудила, так чудила.
На охоту он берет
Карандашик и блокнот.
Прежде чем пальнет ружьишко,
Подкрадется к зверю близко,
Зарисует в свой блокнот,
А потом уже стрельнет.
Как-то раз Кирилл заметил
За каменьями медведя.
Зверь опасный — знает каждый,
Кто встречался хоть однажды.
Стал сближаться помаленьку,
Дрожь колотит по коленкам.
Подготовил патронташ,
А потом — за карандаш.
Второпях зарисовал…
Грохнул выстрел — зверь упал.
Подбежал к нему Кирилл,
Удивился, рот раскрыл:
Рисовал-то росомаху!
Вот причудилось со страху!..
"Дрожь колотит по коленкам" — это Поротов, конечно же, приврал. Хотя историй, повествующих о дивном переплетении в Кирилле свойств художника и охотника, предостаточно. Как достаточно и его откровений на тему бережливого и мудрого отношения к природе.
"Слава тебе, тундра! Я избавлен от суеты городской, рева транспорта, от смога выхлопных газов. Лучшей жизни не найти, чем в тундре. Живу в тишине, чистоте и свежести природы. Живу вместе с животными, зверями, птицами. Лучшей доли в жизни не ищу".
И чуть позже: "Косолапого гонят, живьем шкуру дерут… Бородатые, усатые и волосатые рыщут в поисках медведей. Настоящие дикари. За плечами гитары, на них палицы… Подай сорванцам лису, выдру… А олохматившись до основания, животы зеленым змием наполнив, давай выделывать кренделя, кривляться. Таких убогих чертей свет не видел… Хотелось мне картину написать “Дикари двадцатого века”. Это — могучее оружие в руках художника, это зеркало, это — обличительный акт".
Килпалин не написал "дикарей". Не только потому, что не любил прямолинейности. Слишком много более волнующих тем толпилось в очереди. Каждая из них представлялась ему могучей. Но все они, вместе взятые, как раз и выполняли ту духовную миссию, защищающую человека от нравственного падения.
Да, все, что делал Килпалин как творческая личность, — это, по сути, возвышенное и энергичное ЗАСТУПНИЧЕСТВО — за свой разобщенный временем нымылынский народ, за уникальные традиции, которые стали исчезать, за первозданность отчей земли. Лишь осознав это, можно понять, почему этот почти одинокий и серьезно больной человек так распылял свои силы, ставил перед собой задачи, порой непосильные.
Его частенько называют фольклористом, подразумевая под этим некоего исследователя, собирающего у соплеменников зерна памяти. Нет, не бегал Килпалин по оленьим стойбищам и малым селам с диктофоном, фиксируя рассказы и напевы стариков. Не записывал в нотную тетрадку родовые мелодии. Он естественно и постоянно впитывал в себя все то, что ученые именуют этнографией, то есть совокупностью особенностей быта, нравов, культуры отдельного народа. Именно эту "совокупность" и ощущал в себе Килпалин, когда брался за создание нымыланского словаря.
В 1988 году он сообщал В. И. Успенской: "Закончил “Нымыланско-русский упражнительный словарь”— учебник для начальных и средних школ, для училищ и вузов… Все учебники в начальных школах никуда не годятся, содержат много ошибок, искажений — это преступление перед детьми… Когда выйдет словарь, это будет победа в литературе, прогресс в культуре корякского народа… После того как словарь поступит в школы, необходимо изъять все учебники из обихода… для переиздания их на чистейшем нымыланском языке…"
Наивное завещание Килпалина частично осуществил один лишь Артур Белашов, создатель Фонда компенсации (в пользу народов Севера) и портретной галереи исторических личностей "Скрижали Камчатки". Издав в 1993 году сборник сказок К. Килпалина "Аня", издатель предпринял первую в истории корякского народа попытку предложить читателям книгу на чистейшем нымыланском языке, за что так бился художник.
Но словарь, легенды, сказки (которые при жизни печатались в газетах и отдельных сборниках) — лишь часть исследовательских устремлений Килпалина.
В том же письме В. И. Успенской художник с горечью сообщает: "Из-за словаря я прекратил писать научный труд “Возникновение жизни на планете Земля”. Полярная звезда загорелась в Хаилино, ее лучи пока холодные, немерцающие… Рожденный мерцающий свет может погаснуть навсегда и уйдет в небытие вместе со мной… Ведь 34 года я бился над этой темой. У меня сокровище в душе, долг — передать народу. — А далее (напомню: это год 1988-й) делится своими планами: — На первый план — словарь, на второй — сказки, на третий — “Возникновение жизни…”, на четвертый — “Девятый вал” — песня и танец “Тылыла”. Только после этого могу взяться за живопись до конца моей жизни…"
Как видим, живопись далеко не всегда занимала первостепенное место в многоликой деятельности Кирилла Васильевича. Хотя, несомненно, именно в качестве художника Килпалин достиг наивысших творческих вершин.
Как мы помним, первые свои карандашные рисунки и акварели начинающий нымыланский художник сделал на больничной койке, в середине 50-х. Краткость и незавершенность учебы во Владивостоке многими специалистами оценивается положительно. Ибо вместе с приобретением общеизвестных основ изобразительного искусства Кирилл мог навсегда утратить свой самобытный почерк (даже в образе фольклорного Куткинняку некоторые специалисты усматривают сходство с когда-то увиденным Килпалиным черкасовским Дон-Кихотом — это ли не пример необыкновенной впечатлительности художника?!).
"Он писал, как дала ему матушка-природа" — с этим утверждением Н. И. Захаровой трудно не согласиться.
Об этом же пишет восхищенный Владимир Науменков, ставя Килпалина в один ряд с выдающимися живописцами мира: "Школа академических традиций — это оковы… Говоря о Килпалине, можно называть разные имена. Но передо мной сразу встают три имени — Ван Гог, Поль Гоген и Тыко Вылко. Разновелики они. И каждый из них — вне всяких школ. Но каждый из них — уже школа!.. У этих художников над внешней угловатостью и простотой преобладает животворящий дух гармонии. И этот дух, дух целительности проникает в каждого, кто созерцает полотна Ван Гога, Поля Гогена, Тыко Вылко и Кирилла Килпалина".
В каждую работу Килпалин вливал свою душу. Его огромная серия портретов земляков, друзей, деятелей культуры, которую создавал он всю жизнь, потрясает не только мастерским умением схватить характер, запечатлеть в чертах лица саму Судьбу, но и восхищает нескрываемой любовью к героям его полотен. Достаточно вспомнить удивительно одухотворенный портрет молодого В. Коянто, где несколько усиленная художником аристократичность образа героя передает как бы желание самого автора видеть его именно таким. А сколько истинного восхищения перед людьми читается в портретах пастуха И. Н. Лехтыле, охотника И. Н. Тналхута, медицинской сестры М. Л. Наввлувут, корякского радиожурналиста И. Н. Тапанана, вышивальщицы Марии Пилянаут, в изображениях его друзей-художников Владислава Денисова и Юрия Ви и, конечно же, в портрете задушевного друга Кирилла — Татьяны Яковлевны Давыдовой.
"Кирилл удивительно пользовался светом", — отмечает художник Федор Дьяков.
Видный театральный художник Юрий Назаров добавляет: "В работах Килпалина — тончайшее единение человека с природой".
А Вадим Санакоев, в чем-то повторивший судьбу Килпалина, подвел в своей книге итог: "Кирилл сумел увидеть свет природный, таинственный свет, и оставить его нам".
Этот "природный, таинственный свет" в наибольшей степени разлит в картинах Килпалина, написанных маслом. Те, кто видел картины художника лишь в репродукциях, не поймут, в чем суть. Возьмите осенний (1994) журнал "Северные просторы", где опубликованы знаменитые картины художника "На батах", "Согжой пойман", "Куткинняку и Митты". Сила полиграфических красок придает полотнам излишнюю яркость, а бумага — не свойственную полотнам глянцевитость. В итоге исчезает тонкий аромат матовости и особо мягкой гармонии красок, присущий практически всем живописным полотнам Килпалина.
Некоторые знатоки пытаются упрекнуть художника в своего рода примитивизме, отмечаемом в ряде сюжетных рисунков, в откровенном неприятии канонов, в кажущейся наивности. Но никто и никогда не пытался столь же "принципиально" разбирать, скажем, бисерные узоры, которые вышивают корякские мастерицы на праздничных кухлянках: все понимают, что их рисунки — неприкосновенные и уникальные образцы национальной культуры, не подлежащие сравнению. Наверное, так и Килпалин. Его творческая индивидуальность, духовная свобода самовыражения, его художественный почерк заняли свою собственную ступеньку в процессе развития крохотной цивилизации по имени "Нымыланы". Культуры малоизученной, все еще непонятой, но, без сомнения, прекрасной.
Особенно поражает в многоликом творчестве Килпалина его мощное ощущение своих мифологически-исторических корней. У нас нет художников, которые бы воспринимали Камчатку как бы восходящей из прошлых столетий. Килпалину это удалось. Но, всматриваясь в его фольклорно-сказочные полотна, пытаясь разгадать смысл древних обычаев, общаясь с героями его легенд, мы непременно поймем и то, что все красоты, радости и страдания маленького нымыланского народа есть великая и возвышенная частичка духовного единства человека, Земли и вечно непознанной Вселенной…
В год 70-летия со дня рождения Кирилла Васильевича Килпалина Камчатский краеведческий музей открыл юбилейную выставку художника. Музею есть чем гордиться. В его фондах — наиболее значительная коллекция корякского художника: 27 живописных полотен, 44 рисунка и акварели. С благодарностью вспоминаем мы тот факт, что в 1994 году музей (на базе мастерских Иркутского художественного музея) осуществил реставрацию большинства работ Килпалина, в чем они крайне нуждались.
Аналогичная выставка в том же году открылась и в Палане. Столица округа хранит уникальный "Килпалинский альбом", в который входят 48 ранних работ художника. Есть в местном музее и около 30 рисунков, несколько образцов живописи.
Но одними выставками мы вряд ли отдадим должное великому камчатскому художнику. Речь — о более высоком увековечивании его имени. Пока в этом направлении сделано лишь одно: все тот же Артур Белашов в 1993 году учредил художественную премию имени Килпалина, лауреатами которой за эти годы стали десять известных деятелей культуры (среди них мастерица и сказительница Мария Притчина, скульптор Александр Пироженко, камчатские художники Вадим Санакоев, Виталий Шохин, Юрий Ви, Виктория Крупина, Юрий Назаров и другие). Но давно приостановлен поиск его и поныне неизвестных картин: в "Списке основных произведений" художника, опубликованном краеведческим музеем (1996), именуется 137 работ, что, несомненно, нельзя считать цифрой полной. Ни одна улица, ни одно селение не названы в честь Килпалина. Неизвестна и судьба его уникальных рукописей — нымыланского словаря, книги "Возникновение жизни…" Забыта и сказочная Тополевка, где без малого тридцать лет жил и создавал свои творения необыкновенный корякский мастер (в цивилизованной стране избушка Килпалина давно бы превратилась в мемориальный музей).
Впрочем, почести и слава всегда обходили Килпалина стороной… Когда его работам рукоплескали ценители искусства в роскошном Саппоро (Япония), ухоженном Мангейме (Германия), Кирилл Васильевич сообщал своей Татьяне: "Ем урывками… дети кругом, то тому кусок, то тому, только пальцы и облизну…"
Когда в день 60-летия (за год до смерти!) в родном Хаилино впервые открылась выставка картин Килпалина, то односельчане никак не могли понять, о ком же речь. Знали они охотника с таким именем. А вот художника…
Увенчанный и… не замеченный Камчаткой. Таким остался в нашей памяти образ этого удивительного мастера.
Но когда декабрьским утром 1991 года на недалекой сопке близ Хаилино метнулся в небо огненный язык, прощаясь с хрупким человеком по имени Кирилл, нам надлежало б осознать: настало время нового общения с Килпалиным. Пришла эпоха, в которой дух и творчество уникального корякского мастера ХХ столетия уже едины с неразделимым пространством великих достижений красоты.
Поймем ли это?..
2000 год.
От автора
Очерк о Кирилле Килпалине был подготовлен для альбома художника, выпуск которого пока задерживается в издательстве "Камшат". В более кратком изложении он опубликован в "Новой Камчатской правде" 5 октября 2000 года.
Нужно сказать, что не только финансовые проблемы тормозили издание альбома. Как ни странно, но возникло некоторое непонимание между краеведческим музеем, управлением культуры и издательством. Вероятно, музей, обладая наиболее полной коллекцией работ Килпалина, считал, что ему дано эксклюзивное право готовить альбом о художнике. И такие планы, как известно, у музея были. Нет только средств на их реализацию.
Я думаю: не надо спорить. Было бы просто здорово увидеть два разных издания об одном художнике — в исполнении специалистов краеведческого музея и издательства "Камшат".Возникла бы редкая возможность более глубокого познания личности и творчества Кирилла Килпалина, что, несомненно, сделало бы каждого из нас нравственно богаче.
Актуален и вопрос более полного увековечивания имени Килпалина. Уверен и — повторюсь: его, без сомнения, разграбленная избушка на Тополевке обязана превратиться в музей, главная улица села Хаилино — обрести имя художника. Необходим, как считает писатель Евгений Гропянов, памятник Килпалину в Петропавловске (а может, и в Палане). Вариантов и предложений много. Конкретных дел пока не видно...